Читать книгу "Синие линзы и другие рассказы - Дафна дю Морье"

Но что тем временем происходило во дворце? Что творилось там, пока валил снег, и угасал короткий день, и люди со всех концов страны стекались в столицу?

На сей счет существуют разные версии; полной правды уже не узнать. Революционеры-радикалы и поныне уверяют, будто бы эрцгерцог в секретной дворцовой лаборатории отлаживал некий гидротехнический механизм, чтобы направить на столицу воды источников и обрушить на мирных рондийцев радиоактивную струю из водомета. И будто бы они с Антоном уже изобретали изощренные пытки для запертой в подвальном каземате эрцгерцогини, которая умоляла пощадить народ. Другие, напротив, заявляют, что ничего такого не было и в помине, что эрцгерцог – прекрасный музыкант – преспокойно играл на скрипке, а эрцгерцогиня в своих покоях миловалась с женихом. Третьи же утверждают, что дворец был охвачен паникой и все спешно готовились к отъезду.

Могло быть и так, и сяк, и этак. Когда толпа громила дворец, в лаборатории действительно обнаружили трубу подземного водопровода, по которому поступала вода из пещер Рондерхофа. Похоже было также, что в музыкальном салоне и правда недавно музицировали, а на кроватях в спальне недавно лежали. Следы поспешных сборов тоже были налицо, хотя, возможно, речь шла всего-навсего о поездке в горное шале. А вот домыслы об истязаниях не подтвердились – хотя в глазах эрцгерцогини, когда ее наконец разыскали, не было обычного блеска. Но, может быть, она просто устала или наплакалась. Причин могло быть сколько угодно.

Мне остается повторить вам то, что показал под присягой предатель-слуга, ровно в полночь открывший революционерам вход во дворец. (Как ему изначально удалось получить место при дворе? Понятия не имею! Ни одна революция не обходится без подобного рода двурушников-осведомителей; это исторический факт.) Итак, вот его показания.

«Утром в день Праздника весны во дворце все шло как всегда. Правда, ночной снегопад наводил на мысль, что праздник отменят. И точно, сразу после десяти нам, дворцовым привратникам, сказали, что сбор цветов ровлвулы и спортивные игры отменяются. Про какие-либо приготовления к отъезду в шале мне неизвестно: в личных покоях я не прислуживал.

В одиннадцать часов эрцгерцог собрал семейный совет. Не могу сказать, сколько человек присутствовало. За три месяца службы во дворце мне не удалось выяснить точное число принцев и принцесс крови. Антона я знал в лицо, и он на совете был. Как и эрцгерцогиня Паула. В лицо, но не по имени, я знал еще троих-четверых: все они спустились по лестнице из личных покоев в белый зал. Белым залом прислуга называла большую гостиную – ту самую, с балконом для парадных выходов. В тот раз мне определили стоять в самом низу у лестницы, и я видел, как они один за другим проходят в зал. Антон шутил и смеялся. Слов я не расслышал, да я бы ничего и не понял: в правящей семье говорили на своем особом языке – вроде древнерондийского. Эрцгерцогиня выглядела бледнее обычного. Когда все прошли внутрь, двери закрыли. Они просидели там целый час.

В двенадцать двери снова открылись и все вышли – кроме эрцгерцога и эрцгерцогини. Меня к этому времени уже сменили, но так сказал другой дежурный, и у меня нет причин ему не верить. Вскоре после часа дня случилось что-то непонятное. Слугам велели по одному явиться в белый зал: так распорядился эрцгерцог. Я подумал, не ловушка ли это, и испугался, но уйти из дворца не мог: в перерывах между сменами приближаться к выходу было запрещено. И кроме того, я не мог ослушаться приказа: революционное руководство велело никуда не отлучаться из дворца, чтобы в назначенный час впустить туда наших людей. Я старался не выдать тревоги и ждал своей очереди.

Когда я вошел в зал, в глаза мне сразу бросилось, что на эрцгерцоге был его белый парадный мундир с алой лентой ордена Справедливых. Эту форму он надевал только для вечернего выхода и по особо торжественным случаям, вроде национального Праздника весны. И я догадался: он все-таки собирается выйти на балкон, несмотря на отмену праздника, снегопад и враждебно настроенную толпу на площади. Тогда я подумал, что водомет, наверно, уже наготове и спрятан где-то здесь, в белом зале. Остается повернуть вентиль… Осмотреться повнимательнее я не успел. Эрцгерцогиня сидела на стуле поодаль от окон. Она что-то читала и на меня даже не взглянула. Непохоже было, чтобы с ней плохо обращались, хотя меня удивила ее бледность. Больше в зале никого не было.

Эрцгерцог шагнул мне навстречу, протянул руку и сказал:

– Прощайте. Будьте счастливы.

Одно из двух, смекнул я: либо у него все готово для побега и до полуночи он покинет дворец, либо он хочет посмеяться надо мной напоследок, потому что надумал затопить город и всех нас погубить. В любом случае пожелание счастья мне показалось чистым издевательством.

– Что-нибудь случилось, ваша светлость? – спросил я, сделав удивленное лицо.

– Это зависит от вас, – ответил он. И улыбнулся как ни в чем не бывало. – Наша судьба в ваших руках. Я говорю „прощайте“, потому что едва ли мы с вами еще увидимся.

Я подумал и все-таки осмелился спросить:

– Вы куда-то уезжаете, ваша светлость?

Спросил и весь сжался от страха – ведь он мог в любую секунду направить на меня водомет.

– Нет, я никуда не уезжаю, – ответил он. – Но больше мы не увидимся.

Значит, он принял решение нас всех уничтожить. Это ясно слышалось в его голосе. У меня подкосились ноги, я не знал, сумею ли добраться до двери.

– Эрцгерцогиня тоже хочет проститься с вами. – Он преспокойно повернулся к ней и сказал: – Паула, попрощайтесь с вашим слугой.

Я стоял в полной растерянности, не знал, что делать. Эрцгерцогиня отложила книжку, встала со стула, подошла и подала мне руку.

– Желаю вам счастья, – сказала она.

Теперь, задним числом, я не сомневаюсь, что этот эрцдьявол, ее братец, загипнотизировал ее, или чем-то опоил, или как-то еще заставил подчиниться. У нее в глазах я увидел, если можно так выразиться, вселенскую скорбь. Раньше у нее было совсем другое выражение. Я помню – ведь она была покровительницей моей младшей сестры. Всегда беспечная, веселая, скакала верхом по лесам на склонах Рондерхофа… Конечно, это было задолго до того, как ее решили насильно выдать за Антона. Тогда, в белом зале, я побоялся взглянуть на нее еще раз. Только слегка пожал протянутую руку и что-то пробормотал. Мне хотелось сказать: „Все будет хорошо, не бойтесь. Мы вас в обиду не дадим“», но, понятное дело, я не посмел открыть рот.

– Я больше вас не задерживаю, – сказал эрцгерцог. Я поднял глаза и увидел, что он смотрит на меня как-то странно. Честно говоря, мне стало не по себе. Он словно читал мои мысли, понимал, что у меня душа не на месте. Как пить дать, сущий дьявол! Я поклонился и вышел.

Он оказался прав, само собой. Больше я его не видел – то есть не видел живым. Увидел только повешенным за ноги на дворцовой площади – и как истинный революционер отдал ему должное…

Остаток дня прошел гладко. Я в очередь с другими нес вахту у входных дверей. Никто не заговаривал о снегопаде и о толпе перед дворцом. В какой-то момент из личных покоев донеслась музыка, но кто играл, не знаю. Обед и ужин подали в обычное время. Я больше помалкивал, боялся, как бы все не пошло наперекосяк. Каждую минуту я ждал, что меня разоблачат и арестуют. Я поверить не мог, что эрцгерцог не заподозрил моих намерений. Но все обошлось.