Читать книгу "Сотник. Не по чину - Евгений Красницкий"

Или сочла нужным услышать. Только моментально после исполнения «хором мальчиков на веслах» свежего песенно-поэтического шедевра на Мишку налетела Дунька-отличница, пунцовая и разъяренная, как курица, у которой отбирают цыплят.

– Как можно?! – затарахтела она, даже не снизойдя до объяснений, что именно «можно»; видимо, сочла сам факт настолько, бесспорно, возмутительным, что уточнений не требовалось. – При княгине Агафье Владимировне?! Во время чтения утренней молитвы?!

Мишка, не сразу поняв, что именно произошло, встревожился. Песню-то он слышал, но не учел, что княгиня окажется столь чувствительной. От ее светлости он давеча и покруче загибы узнал – хоть записывай; такие бы, поди, и дед при случае оценил. А Дунька продолжала негодовать, особо напирая на возмутительное безбожие:

– Святую молитву прерывать! Такими словами!

Мишке наконец удалось вставить вполне логичный вопрос:

– Да какими словами-то?

Девчонка раскрыла рот для ответной тирады и… сдулась. Иного слова Мишка при всем своем желании подобрать бы не смог. Словно из нее воздух выпустили – стояла с несчастным видом и только глазами на него лупала; вот-вот слезы брызнут. Повторить так возмутившее ее слово она себя заставила бы разве что под угрозой отлучения от церкви, да и то не сразу, а найтись с ответом вроде «что твои гребцы только что проорали…» с ходу не сообразила.

Мишка за время их вынужденного знакомства уже успел отметить: девчонка вроде и не глупа, в здешнем обществе сошла бы за весьма образованную отроковицу, судя по тому, что она выдавала из Писания при случае и без оного. Вот только знания ее были зазубренными: цитату подходящую она еще могла оттараторить, но сообразить что-то, моментально перестраиваясь по ситуации, оказалась совершенно не в состоянии. Не то что Мишкины сестрицы: даже Елька в таких случаях никогда не терялась, не говоря уж о старших. Анька, пожалуй, и «нехорошее слово» брякнула бы во всеуслышание, не постеснялась.

Гребцы, наблюдавшие Дунькину трагедию со своих лавок, вовсю посмеивались, довольные тем, что надоевшая им до полусмерти задавака наконец-то заткнулась, а та, так и не сумев найти нужного ответа, поступила, как зависший компьютер – перезагрузилась и перешла к следующему вопросу программы.

– Княгиня боярича к себе требует! – возвестила она куда-то в пространство, будто бы и не сам Мишка стоял перед ней, после чего гордо развернулась и попыталась с достоинством удалиться. Правда, получилось у нее плохо: стараясь поскорее миновать нахально посмеивающихся мальчишек и, главное, избежать еще какого-нибудь неудобного вопроса от Мишки, «недокняжна» слишком спешила и, как и следовало ожидать, тут же споткнулась о какую-то снасть под ногами. К счастью, на этот раз дело обошлось без травм и разрушений – стоящий тут же Заика подхватил девчонку за шиворот, и она не расшибла носа, только пострадала морально от грянувшего со всех сторон хохота.

Прежде чем последовать за ней, Мишка подавил рвущуюся улыбку, строго шикнул на разошедшихся отроков и подозвал к себе Артемия:

– За то, что придумал – хвалю, но что же ты, не мог слово какое поприличнее подобрать? Забыл, кого везем?

– Минь, да я и так чуть голову не свихнул, придумывая, – виновато понурился новоявленный поэт-песенник. – Ну никак там ничего больше не получалось, чтобы складно. Если скажешь, мы петь больше не будем.

– Складно! Вот сейчас княгиня мне за вас холку-то тоже складно намылит! – Сердиться не хотелось совершенно. Мишка почесал в затылке и решил: – Пойте пока так: «Лях ли, половец – выгоним всех со двора!» Ничего, что не в рифму – потом еще подумаем.

Княгиня на этот раз гневалась не сильно. В отличие от Дуньки.

– Что же ты, боярич, своим отрокам позволяешь? Ты бы еще их научил, как скоморохов, срамные песни петь.

– Виноват, ваша светлость! Слово уже исправили, петь будут теперь прилично. – Мишка вытянулся во фрунт. – Но наши песни не скоморошьи – воинские. Минувшей зимой в Турове, когда я с братьями воинское искусство показывал, сам иеромонах отец Илларион наше представление и музыку одобрил. Потому и князь Вячеслав Владимирович соблаговолил…

– Ах да, помню, ты сказывал. Но ты вроде про учение тогда говорил, а не про песни. Что же, и эту вы ему пели? – хмыкнула Агафья.

– Эта песня только тут придумалась, чтобы ловчее грести. А тогда музыканты без слов музыку играли. Песни же мы поем на привале или в походе для поднятия духа. – Мишка слегка расслабился, переходя из стойки «смирно» в положение «вольно», и продекламировал голосом Маэстро Быкова из любимого в ТОЙ жизни фильма:

Кто сказал, что надо бросить песни на войне?

После боя сердце просит музыки вдвойне! —

и с трудом удержался, чтобы не добавить классическое: «Ибо все преходяще, а музыка вечна!», но рассудил, что таких приоритетов княгиня может и не оценить.

Впрочем, Агафья оценила. Да и было что! Мишка пустил в ход все свое отточенное в прошлой жизни умение заговаривать бабам зубы. Соловьем заливался: и про благотворное влияние музыки вообще и песен в частности на военный дух личного состава, и про то, чем маршевая музыка отличается от той же «Дружинушки», и про то, как воздействуют приятственные уху мелодии на общее самочувствие и благорасположение. Закончил же тем, что наполовину продекламировал, наполовину пропел «Песнь о вещем Олеге», на мотив бессмертного «Варяга». В конце представления он уже не стоял, а с разрешения княгини сидел и только что за руку ее не держал. Видно, и впрямь достала Агафью монотонность дороги, а тут какое-никакое, а развлечение.

Отпустила она Мишку только тогда, когда ее саму позвал князь, но велела на следующий день непременно снова разогнать скуку занятной и уместной для княжеского слуха беседой. Ну а гребцам милостиво позволила и дальше петь «Дружинушку», хотя и в новой редакции.

В довершение всех Мишкиных забот, дополнительной, но ожидаемой головной болью стал Ходок. Кормщик перепрыгнул на их ладью чуть ли не раньше Никифора и, с ходу отыскав в толпе отроков Роську, тут же сгреб его в объятия. Скупые мужские слезы, правда, не последовали, зато вполне отеческих, то есть весьма увесистых, подзатыльников поручик Василий огреб в полной мере. Что он при этом чувствовал, осталось его тайной, но улыбался он при этом не менее счастливо, чем сам Ходок.

«Однако, сэр, радость радостью, но «солдат всегда солдат», в смысле – моряк. Переделанную ладью в карман не спрячете, тем более что их пока еще и нету, а вот от подробных расспросов придется как-то уворачиваться. Ну что, отринем прочь куртуазные предрассудки и спрячемся за юбкой, то бишь за княгиней?»

У Роськи такой ширмы не было, так что парню пришлось отдуваться и за себя и за крестного, который его строго-настрого предупредил, что язык надо держать за зубами даже с Ходоком («Тем более с этим пройдохой!»). Отрок изобразил самую честную физиономию, на которую оказался способен, и на все расспросы изнывающего от любопытства кормщика отвечал: «Не знаю! Боярич велел!»