Читать книгу "Плоть и серебро - Стивен Барнс"

Как-то все эти изменения прошли мимо него, хотя его и посылали в последние годы на разные станции и поселки. Операционные все похожи друг на друга — особенно если тебе глубоко плевать, где ты находишься. Корабль у Марши был полностью автоматизирован и следовал получаемым откуда-то инструкциям. Ему оставалось только взойти на борт, а остальное делал сам корабль. Чаще всего он даже не заботился узнать, куда его дальше повезут.

Оглядываясь назад, он вынужден был признать, что и сам был отлично автоматизирован. Д-р Георгори Марши, робот-хирург. Смазывайте его как следует, и он обеспечит вам безотказное обслуживание.

Обвинения Ангела все время его преследовали. Каждый раз, когда они возвращались к нему на ум, он говорил себе, что если бы и интересовался, куда летит, разницы бы не было никакой. Это как беспокоиться, что с каждым годом стареешь. Происходит — и все, а думай не думай, ничего тут не изменишь.

Итак, вот он здесь, в вечер первого своего дня возврата в график. Выполнил домашнее задание по изучению станции Боза. Поиграл в кошки-мышки с Кулаком, и ему пока не обгрызли ни усы, ни хвост.

Он нисколько не удивился, когда в руке у него оказался стакан.

Еще одно из великих достижений этого дня — признаться самому себе, что без этого стакана невозможно вынести одиночество и молчание. Отлично зная, как легко было бы снова погрузиться в непросыхающий режим, в котором он жил до сих пор, он назначил себе строго контролируемый режим приема алкоголя. Предписал себе достаточно для успокоения, но недостаточно для оглушения. Он надеялся, что эти маленькие правила и расписания дадут ему что-нибудь, чем занять ум.

По крайней мере это приглушало ощущение запертости в стальной клетке корабля и позволяло не ходить непрестанно из угла в угол. Хотя у него и были сомнения, достаточно ли высоки дозы, он не позволял себе их увеличить. Хотя бы пока что не позволял.

Он сидел за столом камбуза, перекатывая стакан между серебряными ладонями и пытаясь сосредоточиться на медицинском журнале, который вызвал на экран лежащей перед ним панели. Но вместо того, чтобы думать о новом мутагенном штамме паразита, склонного находиться в неактивной форме в островках Лангерхана, он все время возвращался мыслями к холодным и тускло освещенным туннелям Ананке.

— Мать его, — буркнул он, прочитав одно и то же предложение в десятый раз. Он раздраженно отключил панель и откинулся на спинку, пытаясь назвать овладевшее им чувство в надежде, что тогда он сможет овладеть им.

А чувство было почти… да, почти…

…ностальгией.

Он скривился и глотнул из стакана. Смешно до идиотизма!

Просто ему трудно снова приспособиться к жизни по графику. К одиночеству. К полутрезвости.

И все равно он все думал, как там Джон. И что там с Салли и Айвором, с Индирой и Реем, с Дэнни, Марди и Элиасом, и как все прочие, которых он там лечил? Как они справляются?

И на острой вершине этой пирамиды любопытства — вопрос ценой в десять миллионов кредитов.

Как там Ангел?

Он говорил себе, что продолжает интересоваться — ладно, черт побери, признаем это, — беспокоиться о ней, только потому что слова Кулака засели в мозгу занозой и вокруг них загноилось сомнение, инфицирующее мысли.

Вы ее приговорили.

Каждый раз в ответ на это зловещее эхо он напомнил себе, что это сказал старый гений психопатии. Кулак действовал отрицанием с искусством и точностью хирурга. Как он сам умел, отложив в сторону протезы, войти в череп пациента и загладить аневризму или уничтожить опухоль, так Кулак умел с той же легкостью влезть человеку в голову и извратить содержимое мозга, превращая удовольствие в боль, надежду — в отчаяние, а уверенность — в засасывающую трясину сомнения.

Он врет. Интригует.

Это легко было сказать, но труднее поверить по-настоящему. Марши знал, что тут все не так просто.

Старый монстр — превосходный лжец, но так же легко может сказать правду, если она лучше служит его намерениям. Он может сшивать правду и ложь настолько гладко, что никак не сказать, где кончается одна и начинается другая, и сшивать их в смирительную рубашку, в тюремную робу, в лохмотья шута, в могильный саван.

Только одно было ясно несомненно: Кулак хотел, чтобы он тревожился.

И тут старый гад преуспел. Тревоги хоть лопатой греби.

Марши уставился в стакан. Есть ли хоть одна причина, по которой не следует вызвать Ананке и проверить, как там его бывшие пациенты? Если с Ангелом что-то не так, ему скажут. Если это и есть то, что хочет заставить его сделать Кулак, какой в этом вред?

Единственный способ узнать — попробовать.

Он отставил стакан и пошел к пульту связи. Не прошло и минуты, как он с опасением ждал звуков знакомого голоса.

Ангел брела в свою комнату. Обычно грациозный размах ее движений сменился неуклюжей трудной походкой громоздкой машины после почти тридцати часов физического труда. Последним и единственным перерывом в этой работе была катастрофическая попытка прощания с Марши.

Зеленый глаз слезился от изнеможения и все время закрывался. Да и когда он был открыт, она все равно толком не видела.

У ангельского глаза не было век, и он не закрывался. Он честно сообщал ей о ее медленном продвижении по туннелям. Вверху поля зрения линзы бежали надписи, и встроенный нановолоконный зрительный нерв переносил их содержание затуманенному усталостью мозгу.

***ВНИМАНИЕ!!! ФИЗИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ЭКЗОТА РАБОТАЮТ В ЗАПРЕДЕЛЬНОМ РЕЖИМЕ!!!*** — предупреждало ее второе «я» пульсирующими красными буквами.

***НЕДОСТАТОК ОТДЫХА И ПИТАНИЯ КРИТИЧЕН.>>СИСТЕМА ЧАСТИЧНО БЕРЕТ УПРАВЛЕНИЕ НА СЕБЯ<< ОПЕРАТОР ЭКЗОТА ДОЛЖЕН ОТДОХНУТЬ И ПРИНЯТЬ ПИЩУ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕКОМПЕНСИРУЕМОГО УЩЕРБА!***

Ангел понятия не имела, что все это значит. И не особо интересовалась, потому что теперь знала, что это не инструкции от Бога. Остатки сосредоточенности, которые были ей доступны, все были направлены на странности самоощущения. Она знала, что не передвигает ноги. Только думает о том, чтобы их передвигать, а остальное делает сам экзот, унося в себе ее обмякшее тело. Это было непривычно, но не неприятно.

Вдруг что-то ткнулось в ее губы. Она мутным глазом глянула мимо носа, увидела, что ее рука вынужденно заталкивает в рот брикет манны. Она рефлекторно прожевала безвкусный бисквит, проглотила сухие крошки. Сумка. Манна была в сумке. А это далекое грызущее чувство — это был голод?

Вскоре показался ее тюфяк, двоящийся и расплывающийся в теряющем фокус органическом глазу. Она даже не могла вспомнить, как прошла во внешнюю дверь церкви. Следующее, что она помнила, было, как она лежит на спине на кровати, не имея возможности шевельнуться.

***УРОВЕНЬ УСТАЛОСТИ ОПЕРАТОРА КРИТИЧЕСКИЙ, — прочла она внутри ангельского глаза. — УРОВЕНЬ ВНЕШНЕЙ ОПАСНОСТИ НУЛЕВОЙ. СИСТЕМА ПОЛНОСТЬЮ БЕРЕТ УПРАВЛЕНИЕ НА СЕБЯ. СИСТЕМА ФОРСИРУЕТ СОСТОЯНИЕ ОТДЫХА.***