Читать книгу "Царство Небесное - Елена Хаецкая"

Тот самый, который носил (а затем туго привязывал к перчатке) ее брат, а до брата — ее отец, а еще прежде — дядя.

— Мои господа, сеньоры! — сказала Сибилла, останавливаясь перед баронами. — Все вы давали мне клятву оберегать меня и моего будущего избранного супруга, того, кто станет править Королевством рядом со мной, в добром поспешении!

Они молчали. Они смотрели, как она нисходит к ним с мечом и короной, истинное дитя Святой Земли, сотканное темным благовонным воздухом Святого Гроба, правнучка короля Болдуина де Бурка, принцесса Анжуйского дома. Некоторое время она еще оставалась далекой, вознесенной высоко над головами, и каждый ее шаг не приближал ее к собравшимся, но как бы удерживал на том же расстоянии; но вот в какой-то неуловимый миг, после нового, никем не сосчитанного шага она вдруг оказалась прямо перед ними, и они смотрели на нее прямо, а не снизу вверх.

Высокая, почти вровень с мужчинами, она обратила к баронам свое прекрасное лицо, обтянутое накрахмаленным тонким белым полотном, точно уложенное в каменные складки надгробия.

Стало очень тихо, и откуда-то из невероятной дали, из иной жизни, сейчас недостижимой, донесся жалкий голос уличного водоноса, предлагающего купить холодной воды.

Сибилла повернулась к своему мужу.

Он вышел вперед и преклонил перед ней колени, а Сибилла высоко подняла над головой второй венец, и солнечный луч тускло сверкнул на золотом ободке. Благоговейно она возложила корону на опущенную голову мужа, а затем промолвила тихо:

— Встаньте, мессир Ги де Лузиньян.

И когда он подчинился, опоясала его мечом.

Коннетабль оказался рядом. Отчужденный, почти незнакомый — таким показался он младшему брату, когда отдавал ему знамя Королевства.

— Благословите это знамя, государь! — отчетливо произнес Эмерик.

И Ги, поцеловав и перекрестив знамя, вернул его коннетаблю, подтверждая новое назначение Эмерика на прежний пост.

Началась месса.

— А, вы тоже здесь! — зашептал кто-то в ухо Гуфье. Одетый цистерцианцем, соглядатай Раймона Триполитанского не мог оторвать глаз от королевской четы.

Гуфье резко повернулся на шепот. При звуке этого голоса, при виде этого человека он содрогнулся всем телом. Гуфье и сам не смог бы объяснить, почему так вышло и с какого момента началось, но всякий раз, встречая Гвибера, он испытывал ужас.

Он знал, что после неудачных попыток исполнить поручение графа Раймона и убить Ги де Лузиньяна Гвибер возвращался в Тивериаду и встречался с графом. По слухам, граф пришел в страшную ярость, и следы этой ярости остались на теле Гвибера. Сам же Гвибер попросту исчез из Тивериадского замка, так что его больше никто там не видел.

— Я здесь, потому что этого хотел наш сеньор, — сказал Гуфье. — А ты?

— О, — протянул Гвибер, — я должен быть рядом, когда это случится.

— Что случится? — прошептал Гуфье. — Что должно случиться?

Но Гвибер не ответил.

Он изменился и был узнаваем только благодаря белому пятну на щеке. За минувшие годы, проведенные в скитаниях и одиночестве, он не постарел, как это следовало бы согласно естественному ходу событий, но как бы еще плотнее врос в собственное тело. Сейчас на нем была одежда цистерцианца, и даже искушенный глаз не определил бы в Гвибере переодетого солдата: любое платье было ему впору. Подобно тому, как душа Гвибера полностью приспособилась к его телу, тело его с невероятной легкостью приспосабливалось к любым покровам.

Ги и Сибилла были теперь удалены от обоих собеседников на огромное расстояние, и там, вдали, что-то происходило между этими двумя людьми, между королевой и ее возлюбленным.

— Она босая, — влюбленно прошептал Гвибер.

Гуфье бросил на него досадливый взгляд.

— Уверен, это ей коннетабль присоветовал.

— Нет, она сделала это потому, что хочет раскаяться во всех своих грехах и принять помазание чистой…

— Да нет же, говорю тебе, это все коннетабль, — повторил Гуфье. — Этот пройдоха знает толк в женщинах и в том, как им лучше обольщать мужчин. А принцессе Сибилле требовалось обольстить не одного только своего мужа, и без того ею плененного; она затеяла посеять любовь к себе в сердцах всех мужчин Королевства!

Гуфье был прав: именно Эмерик дал Сибилле дельный совет — снять обувь. «Это изменит вашу походку, дорогая сестра, так что вы будете парить над камнями, точно беззащитный ангел. Завидев вас, они испытают сильнейшее волнение и очень не скоро поймут его причину…»

И Сибилла доверилась коннетаблю — так же, как доверялись ему и Изабелла, и Ги.

— Вас я избираю своим господином и владыкой земли Иерусалима, — услышали оба шепчущихся собеседника громкий голос королевы и увидели, как она — в невероятной дали — возлагает на своего мужа королевские регалии, делая его королем и одновременно с тем особым служителем Господа (недаром на нем было облачение диакона). — Да не разъединят человеки того, кого соединил Господь!

— Вот и все, — сказал Гвибер, странно улыбаясь. В просвет между сухими, треснувшими губами глянули зубы, желтые и кривые, как раненые воины, что выходят из битвы опираясь друг на друга, так что улыбка Гвибера производила болезненное и даже катастрофическое впечатление.

— Ты не смог убить его, — проговорил Гуфье, — и теперь Королевство погибнет.

— На эту смерть не было Божьего соизволения, — возразил Гвибер.

— А ты ведь много знаешь о Божьем соизволении? — поинтересовался Гуфье, впервые давая волю своим чувствам.

— Может быть, — отозвался Гвибер.

— Нет, этого не может быть! — зашептал Гуфье. — И еще не все потеряно!

— Увидишь, — сказал Гвибер.

И вдруг уставился на Гуфье так, словно заметил его только что и недоумевает: что делает рядом с ним этот непонятный цистерцианец, которого он, Гвибер, видит впервые в жизни?

— Кто ты такой, а? — спросил он, кривляясь. — Ты откуда? Из Тивериады? Там, на одной колонне, есть резная капитель, а на той капители сидит черт и ест грешника… Не твоя ли образина торчит из его пасти?

Это было неправдой. Невыразительное лицо Гуфье никогда не могло бы послужить источником вдохновения для художника, и несчастный пожираемый грешник всегда устрашал Гвибера сходством с ним самим.

Гуфье тоже вспомнил эту колонну. Она находилась ближе всех к выходу из храма — как раз в том месте, где обычно и стоял Гуфье, поскольку он не любил находиться в церкви и всегда был готов выйти из нее. Оскаленное лицо Гвибера обрело пугающее сходство с тем, на колонне, и Гуфье, отшатнувшись, торопливо стал пробираться через толпу монахов — прочь от безумца.

Гвибер перестал смеяться, погладил себя по лицу ладонью и обрел некоторое благообразие. Затем тряхнул головой, чтобы вернуться из мира своих грез в мир чужих сновидений, и увидел, что король и королева, прекрасные, как на картинке в Часослове, которую когда-то, очень давно, он подглядел в покоях у графа Раймона, шествуют среди баронов и духовенства. Праздничный свет плясал над их головами, и в скрещении лучей угадывался голубь в треугольнике. И еще в этих лучах, невесомые и едва заметные, плясали частички песка пустыни, и потоки расплавленной жары, неопасной для тех, кто находится внутри опрокинутой чаши Храма.