Читать книгу "Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова"

Тут она перевела дух и поплакала немного, и Артемьев принесей воды со льдом. Она плакала в спальне, а он невозмутимо ушел на кухню, досталбутылку, тщательно отвинтил крышку, внимательно налил в стакан, стараясь неперелить. Чтобы хватило места для льда.

Затем он полез в холодильник — модерновый и очень умныйхолодильник ссыпал кубики льда в небольшой выдвижной ящик, и это было оченьудобно, потому что Мелисса добавляла лед во все, что пила. Иногда даже в кофедобавляла. Зачерпнув горсть холодных, твердых и приятных на ощупь кубиков,Василий Артемьев тоже очень тщательно подумал о том, что надо бы добавить воды,чтобы холодильник наморозил еще немного. По одному он ссыпал кубики в воду,которая взрывалась тысячей мелких газированных фонтанчиков.

Василий немного посмотрел на фонтанчики.

Возвращаться в спальню ему не хотелось.

Он не мог слушать то, что она рассказывала. Не мог, и всетут.

Признаться в этом он тоже не мог.

Он стоял и смотрел в кипящую газом воду в стакане, потомзакрыл глаза и постоял с закрытыми глазами.

Ничего не помогало.

Тогда он дернул кран, в раковину с шумом полилось из крана,и брызги полетели в разные стороны — он открыл слишком сильно.

Он закрыл кран и посмотрел на свой кулак, в котором былзажат оставшийся лед. Кулак был совершенно мокрым. Он высыпал лед себе зашиворот.

Холод как ожог охватил спину. Кубики быстро таяли, водастекала за ремень джинсов, а он все повторял про себя монотонно: не могу, я немогу, не могу!..

Потом он взял стакан и вернулся к Мелиссе. Она выбраласьиз-под одеяла, жадно попила воды и продолжила свой рассказ.

Он слушал и знал, что должен дослушать до конца, что у негонет выхода, только дослушать!.. Потом он вытащил из-под одеяла ее забинтованнуюруку, подержал и поцеловал в то место, где не было бинта.

Она рассказывала, а он целовал.

Потом он заставил ее пойти в милицию и написать заявление.Одно заявление они оставили в Питерском райотделе, и там ей тоже пришлось всерассказать, но тогда его не было рядом, и подробностей он не знал.

Еще он не знал, что это произведет на него такое…разрушительное впечатление.

Василий Артемьев, будучи человеком взрослым, умным исдержанным, был твердо уверен, что все проблемы, которые только возникают вжизни, вполне можно решить «цивилизованным путем». Примерно с пятого класса онперестал решать их «нецивилизованным», и дракам всегда предпочитал переговоры.

Теперь, в тридцать восемь лет, он вдруг с отчаянной ясностьюпонял, что убил бы того, кто держал Мелиссу в подвале и мазал ей глаза и губывоском.

Убил бы не задумываясь и не сожалея, и даже не пытаясь«решить эту проблему цивилизованным путем»!

Убил бы, даже зная, что рискует собственной свободой и ещетем, что потом, убив, остаток жизни придется жить, зная, что ты убил человека.

Ему было на это наплевать. Жажда убийства была так сильна,что он мог только улыбаться растерянной улыбкой и целовать Мелиссе руку.

Когда она закончила монолог, он принес ей успокоительное,чувствуя себя пуделем, который только носит поноску, а защитить не может. Неможет, потому что он пудель, а не сторожевой пес!

Никогда в жизни Артемьев не чувствовал себя пуделем.

Она выпила и очень быстро заснула, привалившись щекой к егоджинсовому бедру, а он сидел на кровати, гладил ее по голове, перебиралкороткие, странно выстриженные пряди, которые так ему нравились, трогал сережкув маленьком распылавшемся ухе. Потом ушел на кухню и вылил в себя это самоеуспокоительное, мать его, прямо из флакона.

С той минуты он стал с ней нежен и осторожен, как заботливыйдедушка с приболевшей внучкой.

Он укладывал ее спать, накрывал одеялом и по десять раззвонил, проверяя, дома ли она и все ли с ней в порядке.

И он ни разу не занимался с ней любовью, хотя прошло ужецелых два дня!..

Она смотрела на него непонимающими глазами и вчера дажесказала ему о том, что с ней… все в порядке. Ее никто не насиловал, сказалаона, и Артемьева чуть не вырвало.

Не мог он сказать ей, что чувствует себя уродом, недостойнымее, потому что он так и не смог ее защитить, потому что допустил все это,потому что она выбралась сама, а он даже не нашел ублюдка и не отомстил за нее!

Ее он тоже не нашел, и если бы не ее собственные мужество исообразительность, неизвестно, чем все закончилось бы. Вернее, как раз хорошоизвестно, но об этом Артемьев тоже не мог думать.

Он теперь вообще ничего не мог!..

— Васька, — спросила Мелисса у самых его губ. — Что случилось?..Ты больше меня совсем не хочешь?..

— Нет, — сказал он грубо. — Не хочу. Иди спать, пожалуйста.

— А ты?

— А я покурю и приду. Только ты засыпай.

Она посмотрела ему в лицо. Он отводил глаза, и она не моглапонять, что с ним происходит.

— Ты хочешь меня… обидеть? — помолчав, спросила онарастерянно. — Или… что?

— Я не хочу тебя обижать. Но ты должна пойти и лечь спать.

— Без тебя? — уточнила Мелисса.

— Без меня, — сказал он безжалостно. — И я прошу тебя, неприставай ко мне пока!

— Почему?..

— Что почему?! — взъярившись, заорал он.

Он почти никогда на нее не орал, а тут вдруг заорал имоментально устыдился того, что орет, потому что ему сразу стало ее жалко, инепонятно, как жить дальше.

Она все пыталась заглянуть ему в лицо, а он все не давался.

— Что с тобой, Вася? Ну скажи мне, что с тобой такое? У тебяна работе неприятности?

— На какой еще работе?! Мила, я тебя прошу…

— Ты меня больше не любишь?

— Люблю. Я тебя люблю.

— А почему ты со мной… не спишь?

— Потому что тебе нужно… прийти в себя.

— Ну, это я уже слышала, — заявила Мелисса Синеокова,знаменитая писательница. Разодранной рукой в пятнах зеленки она взяла его зазатылок, притянула к себе и поцеловала в губы.

Он сопротивлялся и вырывался, как девчонка-недотрога напервом свидании. Он даже головой замотал. Он даже собрался осторожно, но твердоотстранить ее от себя.

Но она не дала себя отстранить.

Она целовала его, сильно и нежно, и он стал растерянноотвечать, потому что не было в его жизни ничего лучше, чем поцелуи МелиссыСинеоковой, и она опять длинно и сильно задышала, обняла его, прижимаясь к немувсем своим длинным и сильным телом, и он вдруг почувствовал ее ноги под тонкимхалатом и всю ее, живую, дышащую, всегда принадлежавшую ему, только емуодному!..