Читать книгу "Девушка в зеркале - Роуз Карлайл"

Все больше и больше думаю о «Вирсавии», но так и не могу решить, как она вписывается в мое будущее. Адам постоянно вякает насчет того, чтобы продать ее, но пока мне удается его отговорить.

Каждый раз, когда я промахиваюсь и делаю что-то не в духе Саммер, то всегда могу сослаться на Айрис. Да, я захотела научиться играть на фортепиано, пусть даже не испытывая к этому интереса раньше, «в память о своей сестре». По той же причине и купаюсь каждое утро на уэйкфилдском пляже, как это делала Айрис, когда жила в Уэйкфилде. Все не только безоговорочно приняли подобную отмазку, но и почитают меня за это.

– Как это трогательно, что ты настолько чтишь память твоей сестры! – с придыханием молвит Летиция Букингем, когда мы с ней заскакиваем выпить кофейку после одного из моих купаний. В свои двадцать четыре Летиция остается такой же гибкой и прелестной, какой была в четырнадцать, и такой же непроходимо тупой. – Ты ведь раньше никогда не любила море.

– Айрис многому меня научила, – отзываюсь я. – Не думаю, что кто-то сознавал, насколько мудрой она была, пока мы ее не потеряли.

– Но помнишь эту ее странноватую манеру копировать тебя? – говорит Летиция. – С тех пор как ты выиграла тот конкурс, она так жутко зави…

– Да мы просто над тобой прикалывались! – перебиваю я. – Мы с Айрис частенько выдумывали всякую чепуху – посмотреть, поверишь ты или нет. На самом-то деле мы обе просто обожали одеваться одинаково.

Больше мы кофе с Летицией не пили.

Мало-помалу я превратила жизнь Саммер в свою собственную. Уже обучила Адама, как доставлять мне удовольствие в постели, списав изменение своих сексуальных вкусов на гормоны беременности. Натренировала его почаще обедать и ужинать вне дома, а иногда и самому готовить мне ужин, поскольку беременность – это так утомительно… Заменила наш сверхмягкий матрас на плотно набитый футон, а фото Саммер с новорожденным Тарквином на руках перекочевало в гостевую спальню. В одежонке медсестры я смотрюсь не наилучшим образом.

Даже Тарквин – уже не тот кошмар, каким был раньше. Он заметно подрос и наконец-то самостоятельно пользуется туалетом, слава те господи. И теперь, когда я не привязана к нему весь день, мне уже не столь отчаянно хочется личного пространства. Предписанный Саммер младенческий рацион из всякой органической бурды прочно забыт – Тарквин буйно растет на тушеной фасоли из банки и бутербродах с ветчиной.

То, что меня больше всего раздражало в Тарквине – его молчание, – я тоже понемногу научилась ценить. Есть что-то уютное в том, когда рядом с тобой тот, кто никогда не открывает рта и не критикует тебя, кто лишь восторгается тобой. И все думают, что я просто образцовая мать, поскольку я ничуть не паникую по поводу его задержавшейся речи. Теперь Тарквин иногда произносит отдельные слова – «мама», «папа», такого вот все рода. Все думают, что это тяжелые последствия его раннего появления на свет, но чем больше времени я с ним провожу, тем больше убеждаюсь, что малый он довольно смышленый.

Так что вот какая у меня теперь жизнь. Утром, по пути на пляж, забрасываю Тарквина в ясли. Обедаю в одном из азиатских кафе на боковых улочках Уэйкфилда, всячески отваживая занудных подруг Саммер, когда те пытаются встретиться со мной за кофе. Мы с Адамом записались на курсы будущих родителей, но бросили их буквально после двух занятий – достали критические замечания относительно моего категорического отказа сделать УЗИ. Вообще-то с этими замечаниями я полностью согласна. Постоянно изображать из себя приверженку хиппозного культа, согласно которому рожать можно и под кустом в чистом поле, – это тоска зеленая, а моя акушерка, избранная исключительно за ее нелюбовь к медицинским вмешательствам и восторженное отношение к домашним родам, – это человеческий эквивалент скрипа ногтей по классной доске. Тот факт, что она изменила свое имя с Колин на Скайбёрд[29], говорит сам за себя.

От Франсины и ее дочек – ни слуху ни духу с того самого момента, как они выяснили, что проиграли, пусть даже обитает эта семейка совсем недалеко от Сиклифф-кресент и в каких-то минутах ходьбы от уэйкфилдского пляжа. Вот тебе и охи и ахи Франсины тогда в аэропорту… Я несколько раз заглядывала на страничку Вирджинии через аккаунт Адама в «Фейсбуке» и довольна тем, что замысел детской свадьбы так никуда и не продвинулся. Вирджиния цветет и пахнет. Вечно постит селфи в спортивном снаряжении или в крошечных топиках и обрезанных шортиках, повиснув на руке у какого-нибудь улетного парня – каждый месяц нового. С каждым днем она выглядит все красивей.

Днем я часами играю на рояле или зависаю возле бассейна, объедаясь сладостями. Живот мой удовлетворительно кругл, но неважно, как много я ем – люди по-прежнему отпускают замечания, что на восемь месяцев беременности я «никак не выгляжу».

У Саммер-то срок уже на подходе.

Мои ежедневные купания – это моя епитимья, мой способ почтить память Саммер, погоревать по девушке, смерть которой иначе и вовсе остается неоплаканной. Каждый день ныряю под воду – в тот мир, в котором теперь обитает Саммер. Неважно, сколько народу на берегу, – под водой ты всегда в полном одиночестве.

Я и вправду очень ее люблю. Понимаю: то, что я сделала, – это нехорошо, но, думаю, она бы поняла. Я избавила ее мать, ее сына и ее мужа от нужды горевать по ней, а кому такого хочется? Ведь самое худшее в смерти – это знать, что те, кто тебя любит, будут страдать от горя. Мне это чувство неведомо – оплакивать меня оказалось некому. Даже мой брат и не подумал вернуться домой, чтобы выразить мне соболезнования по поводу смерти Айрис. Вообще-то до сих пор я практически и слова не слышала от своего живого и здорового братца. Чувствую себя единственным ребенком.

Купаюсь совсем рано, когда солнце еще только показывается над горизонтом. Глубоко ныряю и разворачиваюсь под водой, как когда-то под днищем «Вирсавии» посреди океана, и поднимаю взгляд сквозь толщу воды на мир живых наверху. Я не сильна в физике – наверное, это имеет какое-то отношение к преломлению света сквозь разные среды, – но хотя солнце в эти утренние часы совсем маленькое и низко нависает над горизонтом, с океанского дна все равно кажется, будто оно прямо у тебя над головой, огромное и золотое. Вода голубовато мерцает надо мной, а солнце словно распухает и размывается по всему небу. И в этот момент я могу представить все так, как оно и должно быть. Я – Айрис, я похоронена в море, а моя сестра, красавица Саммер, – это полуденное солнце, которое заливает своими лучами весь мир.

Но этим утром небо тяжелое и серое, а океан угрюм. Захожу в воду и ныряю на глубину, как и всегда, но из-под волн мне не видно солнца. Ненадолго зависаю над белым дном, ожидая, пока подводная тишина подарит мне покой. Но нет – виденный ночью сон опять вспыхивает у меня в голове, кошмарный сон. Мне снилось, что поверхность воды стала твердой – что это какая-то твердая черная плоскость, словно крышка рояля. Во сне я глубоко ныряю, но когда всплываю обратно к поверхности, то не могу пробиться сквозь нее. Поначалу кажется, что жесткая чернота, в которую я уперлась, – это корпус «Вирсавии», но как далеко я ни отплываю вбок, мне никак от нее не избавиться. Вода густая, как свинец. Я в ловушке.