Читать книгу "Поселок на реке Оредеж - Анаит Григорян"

– Вот только этого тут не хватало! – Яков Романыч сердито сплюнул. – Вечно он, когда его не надо…

Олеся Иванна усмехнулась, выпрямилась, привычным движением поправила волосы и отвернулась.

– Что, перед попом красуешься? – зло спросил Яков Романыч и попытался дернуть ее за руку, но она только отмахнулась и бросила через плечо:

– Не ваше собачье дело. А даже если и так…

Яков Романыч вдруг схватил ее за запястье и сильно сжал, так что она чуть не вскрикнула, но сдержалась и только процедила сквозь зубы:

– Пустите… перед людьми не позорьте меня.

– Тебя опозоришь, как же…

– Да замолчите вы! Надоели уже хуже горькой редьки!

Жук-бронзовка тяжело плюхнулся в цветы бузины: то ли вернулся тот, которого она спугнула, то ли прилетел новый, их к середине лета бывает много, и дети ловят их и сажают в спичечные коробки. Олеся тоже как-то раз поймала в детстве жука в спичечный коробок: ей хотелось, чтобы он жил у нее в коробке, и она пыталась кормить его мелко нарезанными овощами, крошками печенья и водой с сахаром, но жук отказывался от всего и через несколько дней умер, и Олеся закопала его в том же коробке в дальнем конце огорода. И не вспомнить теперь, плакала она тогда или нет, может быть, и совсем не плакала, а сейчас хотелось заплакать, но слез не было – только обида стояла в горле, как будто она случайно проглотила кусок хлебного мякиша.

– Пустите, говорю вам… люди увидят…

Яков Романыч хотел что-то ответить, но, видимо, и сам уже понял, что переборщил, и отпустил. Она потерла запястье. Ничего, главное, чтобы синяка не осталось, дома надо будет компресс сделать из капустного листа. И не уйти теперь: и назад не повернешь, и с дороги никуда не свернуть – одна дорога до самого старого моста, да и отец Сергий их уже заметил и помахал рукой. Олеся Иванна медленно пошла ему навстречу, спиной чувствуя, что Яков Романыч тащится следом.

– Добрый день, батюшка! Что-то вы сегодня рано…

Незнакомая женщина коротко и неприязненно взглянула на Олесю, потом на Якова Романыча и едва заметно усмехнулась. «Знает, все знает…» – промелькнуло в Олесиной голове. Ей хотелось сейчас же провалиться сквозь землю, а лучше – стать легкой, как одуванчиковый пух, оторваться от земли и полететь – далеко-далеко, куда понесет ее ветер, над полем и лесом, чтобы вокруг звенели всякие насекомые и трещали птицы, и солнце прорезывало своими лучами горячий дрожащий воздух. Чтобы все остались стоять с разинутыми ртами, глядя на нее, – и потом бы, может быть, пожалели, что улетела от них Олеся Ивановна, потому что кто еще согласится отпускать в долг крупу и папиросы. Она глянула на богомолку и тоже усмехнулась – мол, знаем мы вас, в цветастых ваших платочках, и вы не лучше нас, и к какой-нибудь такой же – а не к тебе ли, часом? – старый дурак таскается на эту сторону. Женщина нахмурилась и опустила глаза, как будто услышала ее мысли.

– Так ведь сегодня вечерней службы нет. – Сергий пожал протянутую Яковом Романычем руку и смущенно потер пальцами лоб, как будто ему было неудобно, что сегодня нет службы. – Так я домой сейчас… Может, вы на чай зайдете? – и прежде, чем Олеся успела возразить, что она сама только от Татьяны, торопливо добавил: – У Якова Романовича, наверное, дела, а вы зашли бы, Олеся Ивановна, составили бы Танюше женскую компанию, от меня какой толк…

Последние несколько слов он совсем промямлил и снова потер пальцами лоб. Комаровские девчонки говорили как-то Олесе Иванне, что отец Сергий носит в карманах подрясника тянучие конфеты «Коровки», чтобы раздавать детям.

– Телевизор бы, может, надо ей купить, – добавил Сергий, видя, что Олеся Иванна колеблется. – Она бы хоть сериалы по вечерам смотрела за шитьем… но как-то все не накопить, то на одно нужно, то на другое, ну и сидит одна-одинешенька, пока я страждущих утешаю по мере своего разумения. Так что, зайдете?

– Конечно, батюшка, зайду с удовольствием… почему не зайти?

– Вот и хорошо! – Сергий заметно обрадовался. – А вы, Светлана Ильинична, – он повернулся к богомолке, – вы отцу Роману скажите, что, как пойдут брусника и шикша, Танюша для него соберет и перетрет с сахаром. И передавайте ему от меня всяческие пожелания, скажите, что скоро обязательно приеду к нему за напутствием.

– Все передам, батюшка! – женщина кивнула, еще раз искоса глянула на Олесю Иванну, потом низко поклонилась Сергию. – Простите меня, батюшка, и благословите.

Вечером небо стало темным, как будто его замазали дегтем, и покрылось мигающими глазкáми звезд. Олеся Иванна подвинула стул поближе к окну, приоткрыла створку, и в комнату потек густой цветочный запах. И для кого они только по ночам пахнут? Она глубоко вдохнула ароматный воздух, потом повернулась к круглому зеркальцу, стоявшему на столе, и принялась осторожно стирать влажной тряпочкой тени и румяна. Может, они просто так, для самих себя пахнут, как женщины без мужчин, бывает, красуются для самих себя, подводят глаза, красят губы, туфли себе выбирают с каблучком повыше, и мир от этого кажется им приветливей, даже если холодно и моросит дождь. Она вгляделась в свое отражение: вокруг глаз были темные разводы туши, а на щеках – пятна намокшей пудры. Видел бы ее сейчас Яков Романыч, вот бы испугался. А отец Сергий, наверное, не испугался бы и благословил бы ее такую чумазую. Хороший он, отец Сергий. И Татьяна его хорошая. Только детей у них почему-то нет, а говорят еще, что дети от любви рождаются и что если от любви, то живут потом всю жизнь счастливыми. Олеся Иванна встряхнула тряпочку, сложила ее на другую сторону, потерла щеку. То-то вот у Комаровых большая любовь, старшие девчонки уже по всему поселку бегают, скоро с парнями начнут гулять – и тоже любовь начнется. Жалко их. Всех жалко. И ее саму жальчее всех. Улететь бы, правда, или вот как Марианна из фильма – выйти замуж за миллионера Луиса Альберто, только чтобы он был без усов, Олесе Иванне не нравились у мужчин усы, и чтобы он увез ее куда-нибудь в Мексику или в Аргентину, где всегда тепло, где море и пальмы, или даже в Калифорнию – она на все согласная, только бы не видеть больше этого свинства, этого сельпо дурацкого и этого Якова Романыча, у которого, между прочим, есть усы – редкие и щетинистые, и сколько Олеся Иванна ни просила их сбрить, он ни в какую.

– Может, и нет ее, этой любви, – сказала Олеся своему отражению. – И счастья нет никакого, только болтовня одна.

Ночь в окне отвечала ей спокойной густой тишиной. Тетка эта, которая к отцу Сергию вязалась, приехала из Сусанино – это там был отец Роман, совсем уже старенький священник, который десять лет назад венчал Татьяну и Сергия, и с тех пор Сергий к нему сильно привязался и иногда, когда позволяла служба, ездил к нему в гости. Олеся отца Романа никогда не видела, только много слышала о нем: поселковые бабки, путая врачевание души с врачеванием тела, а православного священника с деревенским знахарем, договаривались до того, что отец Роман наложением рук лечил ревматизм и заговаривал молитвой чирьи, но в целом из всего этого было ясно, что отец Роман – человек добрый и сведущий, и что со временем их Сергий, наверное, станет на него похожим и про него тоже пойдут всякие слухи, а он не будет знать, как с ними бороться, и наконец махнет на них рукой – пусть болтают что хотят, Господь разберется. Олеся наклонилась поближе к зеркалу, так что от ее дыхания на стекле, по краю немного треснутом, возник мутный кругляшок, и осторожно сняла с ресниц катышки туши. Завтра опять в магазин идти, стоять за прилавком, уговаривать поселковых бабок купить лишние двести грамм печенья и ждать, не хлопнет ли задняя дверь – не привез ли Петр на своей «Газели» товар. Красивый он, Петр, не то что этот Яков Романыч, – навязался на Олесину голову, теперь попробуй отвяжись от него. А жена у него такая же стерва, если не хуже. Олеся Иванна осторожно оттянула вниз веко и провела по нему тряпочкой. Тоска в этом сельпо. Разве что маленькая полосатая кошка Алёшка вспрыгнет на руки и ненадолго приласкается, а потом убежит на целый день и вернется только к закрытию за положенной ей ложкой сметаны. И так изо дня в день, и не будет этим дням конца, пока Олеся Иванна не состарится, не станет одной из поселковых бабок и не начнет носить стоптанные туфли и кутаться по вечерам в серую пуховую шаль. И не будет в ее жизни никакой Мексики и Аргентины, а уж тем более Калифорнии.