Читать книгу "Соседская девочка (сборник) - Денис Драгунский"

Через пять минут Дюна привела Белочку – так звали толстую. Потом Белочка привела Ириску. Всем им Иннокентий Васильевич безо всяких обидных и лишних слов – то есть вообще без всяких слов – выдал по пять тысяч. Из доброты и жалости. Погладив по головкам.

«Ну, девки, вот так дядя Кеша! – смеялись Дюна, Белочка и Ириска. – Только Генке ни слова. Надо будет фишку разменять, чтоб он не понял». Генка как раз поехал на автостанцию, смотреть, как тамошние работают. «А как же мы?» – спросили Синичка и Жучок. «Не знаю, неудобно», – сказала Ириска. «А попробуем, – сказала Дюна. – Он добрый, он даст».

Иннокентий Васильевич уже был в постели. Он длинной пилочкой подтачивал сломанный ноготь и сострадательно думал о горькой судьбе гостиничных проституток в городе Красносурайске, и на душе у него было, представьте себе, хорошо. Как у человека, который перевел деньги на лечение больного ребенка. Но у него резко испортилось настроение, когда он увидел в дверях Дюну и двух незнакомых девушек. Они почти силком ввалились в номер, и Синичка сразу стала расстегивать на себе кофту, а Жучок попыталась стянуть с него халат. «Девчонки, хватит, у меня и денег нет!» – пошутил он. «А мы бесплатненько!» – захихикала Синичка, увидев на тумбочке толстенный бумажник.

Конечно, надо было сразу в полную силу – кулаком в морду, ногой в живот, но не сумел или не успел – в общем, девчонки ловко навалились на него, а Дюна совсем случайно воткнула пилку для ногтей ему в горло, в ту самую ямочку. Потом подушкой закрыли ему голову и посидели на ней по очереди. Сверху накрыли одеялом.

В бумажнике была одна пятерка, две тысячные, но зато куча карточек.

Сообразили, что надо через интернет поснимать, тем более что айфон у него вот он. Вытащили из-под одеяла его правую руку, распаролили, прижав его палец к кружочку. Получилось раз, получилось два, три, шесть. Одну карточку почти всю очистили, взялись за другую.

За этим занятием их застал сутенер Геннадий. Ему Ириска и Белочка сказали, что остальные трое туда ушли, а времени уже половина четвертого.

Сутенер Геннадий проклял себя за то, что открыл гостиничным ключом дверь номера, потому что увидел мертвого человека в постели и трех девушек, которые возятся с его айфоном и карточками. То есть он мог стать как бы даже соучастником. Один выход: быстро вызывать ментов.

Зато Белочка и Ириска благословили судьбу за то, что сидели в холле и ничего не знали, не видели и даже не подозревали. То есть были вообще ни при чем.

Жучок и Синичка получили по четыре года, а вот Дюна огребла по полной, двенадцать лет. Как убийца и как организатор.

На зоне она часто рассказывала эту историю, плакала от злости и ненавидела Иннокентия Васильевича всеми силами своего бедного маленького сердца.

мальчик, девочка и высокий забор
ОСТАНОВКА «ПИВЗАВОД»

Его дедушка был академик, физик-ядерщик, без доклада входивший к Брежневу, когда тот был секретарем ЦК КПСС по оборонной промышленности. Отец был тоже физик, и тоже академик, и тоже по этим самым делам. Отец хотел, чтоб сын продолжал династию. Собственно, в семье это не обсуждалось, это было заранее установленным фактом, – поэтому он окончил физфак МГУ, а потом отец послал его набираться опыта в знаменитую Лабораторию Пятнадцать при Шестом ОКБ Второго управления.

Ему нравилась теоретическая физика и ее конкретные приложения, которые разрабатывались в Л-15, но свою работу он не любил. Работу не в смысле размышления и эксперименты, а в смысле – всю сопутствующую обстановку. У него тошнота подкатывала к горлу всякий раз, когда он выходил на конечной станции метро (тащиться по московским пробкам на машине не имело смысла), садился на маршрутку и ехал буквально пять минут до остановки с обидным названием «Пивзавод». Ну, или шел пешком, если была приятная погода. Вот он, этот чертов пивзавод, а напротив, через узкое шоссе, – длинный высокий глухой забор. Еще сто метров по проулку, проходная, а там, за забором, – унылый блок в стиле шестидесятых, стекло-бетон. Бетон посерел и обшарпался, стекло не мыли месяцами, а внутри – низкие потолки, дешевый линолеум, и в каждой комнате – сосредоточенные, умные, неважно одетые, плохо подстриженные люди сидят, уткнувшись в мониторы. Коллеги ему не нравились за помятость и неэлегантность, а главное – за узколобость, которая странным образом сочеталась с их профессиональной почти что гениальностью. Говорить с ними о деле ему было трудновато – он пасовал, он был самый младший, он только запланировал кандидатскую, а это были уже зубры, хотя старше него всего лет на десять. А когда он заводил разговор о театральных премьерах, новых книгах, концертах и выставках – тут пасовали они, смущенно разводили руками, но это смущение казалось ему деланым. Казалось, что они его презирают, – за красивый костюм, кожаный портфель, дорогой мобильник, нежный одеколон. За интересы вне и помимо работы.

От этого ему все время хотелось домой, в уют их огромной квартиры в доме с гранитными колоннами и статуями на карнизах. Хотелось сидеть в большой гостиной, читать, курить дедушкину трубку – старый тяжелый «Данхилл». Все было прекрасно в таких вечерах у книжной полки, кроме одного – завтра снова на работу.

Иногда он предательски думал, что после смерти отца – а отец был сильно немолод, он был поздним ребенком – он немедленно уйдет из Л-15. Вступит в права наследства, продаст дачу в Барвихе и заживет на эти деньги в свое удовольствие, а если денег будет не хватать – можно будет помаленьку продавать картины Лентулова и Пименова из дедушкиной коллекции. Иногда ему становилось стыдно таких планов, и он клялся сам себе, что защитит две диссертации и откроет что-нибудь этакое, имеющее большое оборонное значение, не посрамит фамилию. Но назавтра снова была работа, снова неуютное здание, низкие потолки, снова поразительно умные, но нелепо и бедно одетые коллеги. Нет, к черту, к черту, к черту…

Ее мама была уборщица на пивном заводе, хотя сначала была нормальной дробильщицей, но получила травму руки, уже когда дочке было пять. Куда деваться? Площадь служебная, но хорошая – однокомнатная квартира в пятиэтажке. Начальник цеха, добрый человек и по совместительству папа ее девочки, перевел в уборщицы и как-то намухлевал с приватизацией. В хорошем смысле намухлевал, то есть сделал, чтоб эта квартира стала в собственности мамы и дочки. Но сказал, что на этом алименты кончаются, потому что у него своих трое и жена больная. Правда, он скоро умер, потому что был сильно немолодой.

Она любила маму за ее любовь и доброту, но свой дом ненавидела всей душой. Особенно остановку «Пивзавод», три хрущевки рядом и унылый длинный забор через дорогу, с проходной, куда по утрам бежали очкастые бородатые люди – евреи, по всему видать. Ребята в школе говорили, что там секретный атомный институт. Но вообще все смеялись над ней и девчонками из пивзаводских домов и звали их «пивза́ми». «Эй ты, пивза́!» Хуже, чем «овца». Иногда приходилось драться.

Поэтому у нее была главная мечта – слинять отсюда. Убежать. Вырваться. Переехать в другое место, где красиво, чисто и вежливо. Поэтому она после школы закончила курсы официантов и пошла работать в гостиницу с рестораном под названием «Кабальеро». Работать было тяжело. Мало того, что весь день на ногах и улыбаться, мало того, что нужно прийти раньше, чтоб накрыть столы, а уйти позже, чтоб зарядить посуду, бокалы и приборы к завтрашней смене, мало того, что она была там самая младшая и на ней ездили верхом, унижали ее, просто чистая дедовщина! Мало этого, к ней приставали и клиенты – ну, этих-то легко отшить, – и старшие друзья-товарищи, и начальство, и в гостиничные проститутки записать старались, – но она отбивалась упрямо и ежедневно. В общем, страшное дело. Но работа ей нравилась. Потому что там было красиво, чисто, мыто и наглажено, пахло свежестью, цветами, хорошими духами и дорогими коньяками. И даже мерзкие мужики и пьяные бабы в ресторане и норовящие ущипнуть за жопу начальнички – все равно они были красивые, модные, богатые, и спасибо судьбе за то, что она работает с ними рядом. Каждое утро, садясь в маршрутку на остановке «Пивзавод» или в хорошую погоду идя к метро пешком, она чувствовала, как ей становится легче дышать. Потому что через час она войдет в ресторан «Кабальеро», наденет узкую синюю юбку, белоснежную блузку и туфли-лодочки тонкой кожи, повяжет желто-красную, цветов испанского флага, косынку на шею – и от предвкушения этого ей хотелось петь и смеяться.