Читать книгу "Тень Основателя - Алексей Глушановский"

Там было все, начиная от обыденных яблок и винограда и заканчивая редчайшими розовыми гранатами. А вот большое блюдо с жареным мясом…

Скульптор был талантлив. Невероятно, неимоверно талантлив. Выставленная на алтаре композиция так и манила, так и тянула попробовать, казалось, что от нее по всей зале расходится аппетитный запах, заставляя сглатывать голодную слюну…

— А у меня зато есть курочка! — в воздух произнес я, нащупывая в корзине свое копченое сокровище, и направился к алтарю, чтобы составить компанию неведомой богине в ее пирушке.

Вот только подойдя ближе, я понял, что ошибался. Жестоко ошибался.

Выходящая из стены мраморная девушка была не стройной. Нет, она была худой. Откровенно худой, каким становится человек, когда долгое время вынужден голодать, как о великой милости мечтая о еде. Любой еде. Пусть это даже будет подшибленная камнем ворона, но сил уже не остается даже на такой бросок. Злой насмешкой выглядел роскошный пеплос, наброшенный на проступившие от голода тонкие ключицы.

Чем ближе я подходил, тем больше замечал страшных подробностей, детально переданных гениальным скульптором.

Не выходила она величественно из стены, не протягивала руку в благословении, нет. Она рвалась. Рвалась прочь из схватившей ее жадной каменной темницы, рвалась… и не могла выбраться.

Она не благословляла разложенную перед ней на алтаре пищу. Из последних сил, скованная холодным мрамором, она пыталась дотянуться до разложенных перед умирающей от голода яств, пыталась — и не могла. Ей не хватало совсем чуть-чуть, нескольких сантиметров, чтоб подцепить кончиками тонких пальцев лежащую на роскошном блюде на самом краю алтаря пышную виноградную гроздь, но эти сантиметры были непреодолимы. Непреодолимы на протяжении всех долгих столетий, а может, даже тысячелетий, что она провела в этом старом храме. Голод, боль и отчаяние читались в мраморных глазах. Хорошо знакомые мне боль и голод!

…Это был неудачный год. Летом была засуха — зерно резко вздорожало, и периодически происходившие бесплатные раздачи хлеба беднякам были отменены. А вместе с ценами на зерно выросли цены и на остальные продукты. Вот уже пару месяцев, как единственной едой, что удавалось раздобыть нам с Талькой, были крысы, которых мы ловили в подвалах заброшенных домов предместья. Но зверьки были очень осторожны, и их нам не хватало. Совсем не хватало.

Голод стал привычен. Он уже не крутил кишки, не резал внутренности острой бритвой — он просто был рядом, незримой холодной и невероятно тяжелой периной лежа на плечах, заставляя экономить силы при каждом движении, клоня в сон и обещая отдых. В какой-то миг, очередным голодным вечером взглянув в глаза Тальки, кажущиеся огромными на исхудавшем лице, я понял, что, если ничего не предпринять, наутро мы не проснемся.

Не знаю, отчаяние ли придало мне силы или непростая кровь предков дала мне еще один шанс, который я не упустил, но я смог подняться и, пользуясь темнотой, прокрался в Белый город. Заметив по дороге ползущую змею-медянку, ударом палки я перебил ей хребет, после чего съел — прямо так, сырой, с наслаждением высасывая кровь и хрустя позвоночником. Но голову с ядовитыми железами я сохранил.

Из стебля бузины я соорудил духовую трубку, иглы отломил от росшей при дороге акации, а собранный пух одуванчика стал игольной обмоткой. Медянка — ядовитейшая среди змей…

Сторож склада, расположенного при рынке, умер быстро, а я добыл три куриные тушки — больше унести мне тогда было не под силу. Так я впервые совершил убийство, и с тех пор курочка для меня — любимое лакомство.

Эти курочки спасли нас с Талькой, позволили выжить и восстановить силы, а вскоре в Лаору пришли корабли с афийским зерном, и раздачи хлеба были возобновлены.

И вот сейчас я стоял перед девушкой, в чьих глазах стыло то самое тихое отчаяние, что я уже видел в глазах Тальки, отчаяние, когда-то заставившее меня, едва передвигая ноги, красться в Белый город; отчаяние, толкнувшее меня на убийство ни в чем передо мной не виновного сторожа.

Не виновного ничем, кроме того, что он стоял между мной и едой, между мной и двумя жизнями — моей и Талькиной.

Я помню. И вновь стою перед умирающей от голода. И пусть это лишь статуя… не важно. Важно то, что мне уже не девять лет, я сыт, силен и вооружен, а главное — у меня есть еда, и я могу помочь! Ведь мне ее и правда жаль…

Жалость и желание помочь, казалось, переполняли меня, созданная гениальным скульптором композиция накладывалась на воспоминания прошлого, сквозь мрамор глаз статуи просвечивали теплые серые глаза Тальки…

Момента, когда на мне оказались тяжелые черные доспехи, я не заметил. Лишь коротко кольнуло в сердце, резко изменилась точка зрения, да каменным крошевом разлетелся от тяжкого удара закованного в латную рукавицу кулака пыточный стол — алтарь с желанной, но недоступной едой.

Затем доспех исчез, а я, не раздумывая, разорвал курочку на две части и, почти не колеблясь, положил половину в протянутую руку статуи, коротко командуя: «Ешь!» И ничуть не удивился тому, что мраморные пальцы крепко сомкнулись на протянутой мною еде.

Глава 9

БОГИНЯ-ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА

— Недавно был в Италии. Ща пришлю тебе фотку: я в музее рядом с Аполлоном. Который в шортах, это я.

— М-да-а… Знаешь, пожалуй, это самая странная жертва, которую мне приносили за все века моего существования. — Сидя на высоком крыльце полуразрушенного храма, мы с Ари грызли по-братски поделенную курочку и любовались закатом. — Но мне нравится! Это намного лучше иных вариантов!

— Не «намного лучше», а самое лучшее! — поправил я, невольно сравнивая ее и свою половинки курочки, пытаясь определить, уж не досталась ли этой нахлебнице большая часть.

— И то верно. От тебя — это действительно великая жертва… Нет, правда, — заметив, как я нахмурился, быстро затараторила она, — ценность жертвы — в ее важности для жертвователя. А при твоей любви к курятине в качестве жертвы она приобретает невероятный вкус. Можно сказать, что я ощущаю ее такой, как воспринимаешь ее ты. И это очень приятно!

К тому же дар добровольный, не в благодарность или оплату за помощь, не из страха или надежды на поддержку… Знаешь, я подобного, пожалуй, и припомнить-то не могу…

— Жалко мне тебя стало, — поделился я своими мыслями, — просто жалко, и помочь захотелось.

— Спасибо. Тебе удалось, — коротко ответила она и чуть склонила голову к плечу, следя, как багровое солнце опускается к невидимому за деревьями горизонту.

Воцарилось молчание, во время которого я искоса, но с большим интересом разглядывал встреченную мной настоящую богиню.

Ари была похожа и не похожа на свою статую, в протянутую руку которой я вложил свое копченое сокровище.

Стройная, немного выше среднего роста, она не имела ни следа той истощенности, которая виднелась в изображавшей ее статуе, что очень благотворно сказалось на отдельных — и, надо заметить, весьма интересных — деталях ее фигуры.