Читать книгу "Хтонь. Человек с чужим лицом - Руслан Ерофеев"

Вдоль всех стен обширного помещения в призрачном свете фонаря стояли и таращились на него невидящими очами многие десятки мертвецов. От совсем разложившихся, глазные яблоки которых уже давно сгнили и глазницы превратились в темные провалы, до еще вполне целых, мало тронутых тлением и совсем похожих на живых людей.

Глава 7
Фальшивое соло на «губной гармонике»

Читатель узнаёт о странной русской традиции хоронить покойников «по-эстонски», а также отчего настоящие демоны не носят рогов, воочию убеждается, что делает с женской наружностью пьянство, помноженное на занятия черной магией, и несколько преждевременно радуется победе главного героя.

Мертвецы стояли не двигаясь и обильно источали тяжелый приторный смрад. Незваный гость, столь беспардонно нарушивший их покой, мысленно обругал себя за трусость и двинулся вдоль тесных рядов трупов, время от времени светя то одному, то друго му в то, что некогда было живым лицом. Фонарь в его руке заметно дрожал.

Большинство усопших находилось в гробах старинной формы в виде выдолбленных колод, но встречались и домовины, сколоченные на современный манер из досок. Каждый из стоячих покойников был прихвачен к гробу бечевкой в районе груди, дабы он не вываливался из своего последнего пристанища. Лица многих из тех, что посвежее, были сильно изъедены холерной сыпью. Юноша, проходя мимо таких, на всякий случай закрывал рот и нос полой своей крылатки.

Раньше покойников по русской традиции хоронили «с задержкой» лишь в холодное время года (хотя родные всегда не особенно спешили расставаться с телами тех, кого любили при жизни). Гробы состоятельных усопших — князей, дворян, купцов первой и второй гильдий, — ставили в холодной церкви на неделю, а то и на две, служа над ними ежедневную панихиду, и лишь потом, при соблюдении всех положенных обрядов, предавали земле. Не то было с бедняками и даже людьми среднего состояния: им могил в мерзлой земле не копали вовсе. Слишком дорога была сия «услуга» зимою — не по карману обычной крестьянской семье. Поэтому мертвецов «складывали» в специальных усыпальницах, а за неимением оных — просто в притворах при колокольнях возле скудельниц[46], где и оставляли их до самой весны. Когда сходил снег, семейства разбирали родных упокойничков, уже изрядно тронутых тлением, дабы предать их земле по православному обычаю. Но даже тогда многим родственникам усопших, особенно старым и немощным, которые не могли сами держать лопату, приходилось просить милостыню здесь же, на паперти, дабы наскрести деньжат на копку могилы.

Моровое поветрие, пришедшее с восточной стороны вместе с веселыми весенними ветрами, внесло в традиции похорон свои коррективы. Кое-где вообще перестали хоронить покойников. Те, что остались с зимы, так и догнивали себе в обширном помещении притвора, не ведая, что их уже некому забрать, поелику все родные умерли и погребены безымянными в общей могиле. Но, кроме того, появилась жутковатая традиция ставить усопших в притвор и в теплое время года, оставляя их там на «передержку» на неопределенный срок. Такие «склады», разумеется, становились дополнительными рассадниками заразы, но ни церковные, ни светские власти ничего не могли поделать с «причудами» своего темного народа.

Наконец юноша нашел то, что искал. Гроб Прасковьи Антоновой или, как узнал он от гера Вениамина, Мариам, что означает «возлюбленная», стоял особняком от других, принесенных сюда ранее. Медяки с глаз ее исчезли — вероятно, были унесены в ближайший шинок[47] пьяненькими «харонами», тащившими покойницу до церкви. На чело ее возложен был бумажный венчик с изображением деисуса — Христа, Богородицы и Иоанна Предтечи — и начертанной под ними короткой Трисвятой молитвой. В руке усопшая держала «рукописание» — небольшой свиточек с отпущением грехов, который простонародье по невежеству полагало ни чем иным, как пропуском в рай, что всякий умерший предъявлял святому Петру на входе в это чудесное место. Также в руки покойницы были вложены крестик и образок святого Николы. Никаких видимых признаков принадлежности мертвой к иудаизму заметно не было. Зато в гроб кто-то успел положить пару запрещенных церковью языческих предметов — маленькую куколку из соломы в ярком платьице да малоаппетитный женский оберег, сделанный из срамных губ волчицы. Старухи все-таки улучили момент сделать то, чему научили их еще в детстве беззубые, выжившие из ума прабабки. Юноша с омерзением выбросил из гроба языческие предметы, а затем по древнему православному обычаю осторожно приложился губами к венчику на лбу покойницы, осенил себя крестным знамением и прошептал, словно давая некий обет:

— Аз воздам за муки твоя…

В тиши ночной церкви раздался оглушительный грохот, и длинные ряды мертвецов осветила яркая вспышка. Сразу вслед за этим в подслеповатые окна церковного притвора ударили упругие струи дождя. Со стороны входа потянуло сырым сквозняком. Юноша обернулся — и чуть не выронил фонарь: обе половинки двери были распахнуты настежь. Очевидно, он не услышал их стука из-за раскатов грома. В проеме, закрывая его почти полностью, высилась исполинская фигура двух саженей ростом.

Гер Вениамин сдержал слово и выполнил данное ему поручение. Записка, подброшенная в графскую усадьбу, сделала свое дело. Но кто там в дверях? Он-то надеялся, что сама госпожа Минкина пожалуют.

— Ну, давай, делай чего хотел, а я посмотрю!

Голос, каким это было сказано, испугал юношу больше, чем все, что было ранее: низкий, даже непонятно, женский или мужской, звучал он так, будто разговаривала механическая кукла, внутри которой заело ржавые шестеренки.

Молния сверкнула вновь, и в ее свете под оглушительный раскат грома юноша увидел смуглое обрюзглое лицо, похожее на физиономию скопца, украшенное снизу полудюжиною подбородков, и такое же бесформенное, состоящее из многочисленных складок тело, давно утерявшее признаки принадлежности к женскому роду под громадным слоем жира. Но все же это была женщина. Женщина, в которую влюблялись, которую хотели и в руках которой сам великий диктатор России являлся жалкой игрушкой.

Да, это была она — роскошная черноокая красавица, сумевшая приворожить самого влиятельного сановника империи. Агентов общества готовили очень серьезно. Конечно же, юноша знал, что вселившиеся в тело человека демоны необратимо изменяют его структуру. Но он не предполагал, что это происходит так скоро и так жутко. Подкупленный человек из Грузина доносил ему, что внешность графской полюбовницы «зело негоразда стала бысть ввиду того, что пьет настойку на зверобое и иных невинных травах с вознесения до поднесения, так, что лежит не дышит, а собака рыло лижет, отчего налилась, аки клюковка, тако, что гузно в кринолины не помещается, а ножищи распухли, что твоя грецкая губка»[48]. Однако дело тут явно не в винопитии — без полива, как говорится, и капуста сохнет, и мало ли кто пьет на Руси. Чудовищные трансформации тела Минкиной неопровержимо свидетельствовали о том, что все зашло очень далеко… Но это также значило, что братья во Христе не ошиблись, и слуга Божий явился сюда не зря.