Читать книгу "Земля перестанет вращаться - Ольга Володарская"

— Здравствуйте, люди добрые, — поприветствовал Клаву с Сеней бомж. Его Клава посчитала балансирующим на грани. Вроде и не червяк, но своим статусом не гордится. Принимает действительность такой, какая она есть. Живет себе и живет. — Не найдется ли у вас сигаретки?

— Не курим, — ответил Арсений.

— Клав, ты бросила?

— Я? — переспросила Петровская. Она, мягко сказать, удивилась, когда бездомный обратился к ней по имени.

— Вроде так тебя звали. Клавдией.

— Мы знакомы?

— А то. Я из Матвеевки. Помню те времена, когда вы с сестрой на пляж приезжали. Ты постоянно длинные сигаретки смолила. Они еще пахли ментолом. По тем временам диковинка.

Клавдия полезла в сумку и достала из нее сто рублей.

— На, сходи купи себе сигареты, — сказала она и отвернулась.

— На Рублевке? За сотку? — Федор хрипло рассмеялся. — Накинь еще столько же, чтоб мне на самые дешевые хватило.

— Пошел отсюда вон, — рявкнул на него Сеня.

Но бомж его не испугался. Глянул мельком, поморщился и вернулся к диалогу с Петровской:

— Я, между прочим, в вашем погребе последние несколько лет прожил. Сторожил владения.

— От кого?

— От призраков. Клава, ты бы знала, сколько их тут…

— Тебя зовут Ван Хельсинг?

— Че?

— Это специалист такой по оккультизму. Из романа Брэма Стокера.

— А я Федя. Федя Костомаров. Из Матвеевки.

— Зачем ты с ним разговариваешь? — вышел из себя Арсений. — Гони! — И отвесил бомжу пинка.

Тот обиделся. Федя и Сеня были примерно в одной весовой категории. Оба как кузнечики. Но первый ниже, а второй худее. Сеня когда-то учился приемам борьбы в школе КГБ, Федю жизнь научила за себя стоять. Клавдия не знала, на кого поставить в драке. Хорошо, что ее удалось избежать. Прораб заметил донимающего хозяина участка бомжа, выбежал, схватил его за шкирку и куда-то поволок.

— Тут нам побеседовать не удастся, как я понимаю, — сказал Сеня. — Давай отойдем.

— Куда?

— В лесок, — и указал направление.

— Комары зажрут.

— Потерпишь.

Он снова взял ее за руку и повел. И почему когда-то давно он не был таким решительным. Возможно, это все бы изменило…

Хотя вряд ли.

Мужчина, отвешивающий пинки бомжу, в котором полтора метра ростом, не вызывает уважения.

Они шли недолго. Минут десять от силы. Найдя поваленное дерево, сели.

— Казачиха — это ты, — первое, что услышала от Сени Клавдия.

— Чего-чего?

— Ты маньячка. Я понял это слишком поздно. Когда уже ничего было не поделать. Нет, поделать что-то можно было, но… Я так завяз, что не выбраться!

— Не пори ерунды, Сеня. Даже менты, подозревавшие меня долгое время, убедились, что это не я убийца.

— А почему? Когда ты была задержана, удушили одного из твоих очень близких знакомых. Если точнее, любовника. Ты называла его Брюсом, потому что он имел азиатскую внешность и занимался карате. Я терпеть его не мог.

— Тебе все мои мужчины не нравились.

— Да. Но этот Брюс… Неужели ты не понимала, что никакой он не каратист? В смысле, не мастер. То, что он школу единоборств открыл, ничего не значит. И не китайцем он был, а бурятом. Пустышка, врун. Остальные хоть чем-то выделялись. Кто внешностью, кто талантом. А этот… — Сеня смачно сплюнул. — Он еще и угрожал мне. Прыгун, умеющий растягиваться на шпагат. Не Брюс Ли. Даже не Ван Дамм, которого мы тогда и не знали. Обычный гимнаст, взявший несколько уроков карате.

— Это ты его задушил?

— Я. Но он сам виноват. Подкатил, когда мне было совсем не до него. Я просил отвалить. Всего раз, но просил… А потом подумал: почему бы не убить сразу двух зайцев? То есть если бы тебя не подозревали, Брюс до сих пор прыгал бы.

— Ты говорил, что убивал, но не думала, что из-за меня.

— И из-за тебя тоже. Но лишь одного. И вот Лара рук не замарала. Она любила тебя не меньше, а больше меня. Но ты ее подставила. Последние убийства тобой были совершены лишь для того, чтобы навести ментов на след сестры. Ты сделала все, чтобы она… нет, не села! Умерла! Когда я спасал ее от высшей меры, не понимал, что именно этой самой высшей меры ты жаждешь для сестры. Я вообще не соображал тогда, что к чему. Был тобою ослеплен. Верил всему. А ты не только следствие убеждала в том, что Лариса маньячка, но и меня. Хотела подставить ее, чтобы остаться чистенькой, это я понимаю. Инстинкт самосохранения. Но неужели тебя совсем не мучила совесть? Лара же твоя сестра…

— Она убийца моего сына.

— Не выдумывай.

— Этим я держу ее. Если бы она не подожгла дом, он был бы жив. Но Лариса сделала это, и мой мальчик сгорел… — Голос Клавдии дрогнул. — Я хоронила обуглившиеся кости. Они в коробку поместились. А она, сестренка, стояла рядом. Плакала. И молчала о том, что дача загорелась потому, что она облила ее бензином и кинула спичку на крыльцо.

— Зачем она сделала это?

— Чтобы спасти меня, ясное дело. Нашла останки в подвале. И вместо того чтобы перезахоронить, уж если так хотела мне помочь, запалила дом. Ей казалось, что так она проведет обряд очищения. И, конечно же, Лара не знала, что внутри окажется мой сын. Но факт остается фактом, она его убийца.

— Кто бы говорил. Ты отправила на тот свет дюжину человек.

— До них мне дела нет. Я дорожила лишь двумя: мужем и сыном. И их у меня отняли.

— А как же отец?

— Он мне временами нравился. И был полезен. Но я его не любила.

— А мать?

— Тем более.

— От нее тебе психическое расстройство досталось.

— Нет у меня никакого…

— Клавочка, ты внучка женщины с диагнозом. Тебе не рассказывали об умалишенной бабке, берегли. Но твою мать родила психбольная. Ее обошло расстройство, хотя она была женщиной со странностями, но оно обычно через поколение передается. Считай, ты не виновата в том, что творила. У тебя просто летели кукушки. И если б отец вовремя посадил тебя на препараты, то можно было бы избежать многих смертей.

— Я не психопатка! — вышла из себя Клавдия.

Она вскочила, хотела убежать, но Арсений схватил ее и усадил на место.

— Я не сказал, что ты, как твоя бабка, которую, к слову, залечили в психушке электрошоком, психопатка. Но тебя и стопроцентно нормальной не назовешь. С клинической точки зрения.

— Почему же?

— Ты убивала людей. Не на войне. И не из самозащиты. Тебе это нравилось.

— Нет. Я не получала никакого удовольствия, лишая кого-то жизни.