Читать книгу "Царь - Валерий Есенков"

— Эти слухи у нас были и прежде. Так у нас Божиим милосердием и прародителей наших молитвами наше государство и без того полно, так вашего нам из чего же хотеть? Но уж если вы нас хотите, то вам пригоже не раздражать нас, а делать так, как мы повелели боярам своим с вами о делах говорить, чтобы христианство было в покое.

Собственно, Яну Кротошевскому нечего возразить: Московское царство и в самом деле довольно обширно, а если Речь Посполитая пылает желанием видеть московского царя и великого князя своим государем, то как раз не он, а Речь Посполитая должна пойти на уступки в размежевании полоцких рубежей, да то же и об условиях вечного мира. Видимо, Ян Кротошевский и не решается возражать, однако и желания смягчать условия вечного мира не выказывает и даже пытается в том обвинить Иоанна, что именно он развязал войну против будто бы смирной и мирной, будто бы в своих неограниченных притязаниях беспримерно скромной Литвы, стало быть, на нём и вина, он и должен на уступки пойти.

На такого рода уловки Иоанна невозможно поймать. Обладая отличной памятью, свободно владея фактами как дальней, так и близкой истории, как ни один из государей Европы, он обстоятельно, неторопливо, но вдохновенно, не прибегая ни к каким справкам и записям, излагает обстоятельства наших отношений с якобы мирной и смирной Литвой в его царствование, подобно тому, как излагал обстоятельства безрадостных отношений между ним и подручниками в пространном послании беглому князю. Писец Посольского приказа, обязанный заносить в книгу каждое слово царя и великого князя, едва поспевает записывать, и эта запись его занимает сорок четыре листа. В конце своей увлечённой и увлекательной речи Иоанн делает вывод, что именно войны он никогда не хотел, как не хочет и ныне, и что война от Вильны и Кракова, не от Москвы, именно это непреложное обстоятельство должны учитывать условия вечного мира. Собственно, известно всем, что именно Вильна и Краков захватили весь юг Ливонии под видом залога, который помрачённый духом магистр должен впоследствии выкупить, однако не имеет состояния выкупить, из заносчивого воителя превратившись в смиренного курляндского герцога, после чего литовские полки нагло и много раз угрожали и Себежу, и Новгороду Северскому, и Стародубу. Вина их повелителя, развязавшего войну словно бы невзначай, исподтишка, не объявляя войны, ещё и не признавая, что уже много лет воюет с Москвой, до того очевидна, что Ян Кротошевский не находит что возразить. Однако ему подозрительно уверение Иоанна, будто московский царь и великий князь вполне доволен своим прародительским царством и не имеет желания увеличить его, заняв ещё и польский, и литовский престол. Как бы не так! Ведь польско-литовский престол готов занять любой из европейских монархов, только их помани, за честь почитают и немалые деньги готовы панам радным в пустые карманы валить, лишь бы ясновельможное панство соизволило выбрать его, а уж он на польсколитовском престоле станет сидеть тих и мал и их во всём ублажит. Хитрит, изворачивается московский медведь, да ещё нас же винит в желании прихватить московские земли, и Ян Кротошевский, по примеру своего короля, прикидывается не разумеющим русского языка: вишь ты, какая оказия, многое, ваше величество, из ваших преразумных речей не сумел толком понять, так не изволите ли изложить вашу речь на письме, чтобы мы имели возможность на досуге всю её величайшую мудрость впитать.

Иоанн не переносит, когда его не понимают по глупости или из мошенничества не хотят понимать, а тут слишком явная, слишком глупая ложь: до сей поры всё понимал, чёртов лях, и хорошо говорил. Он отвечает резко, резонно, что писарь польский всё понял и может растолковать, что показалось неясным, да и чего же неясного может быть в том, что вы, панство, желаете Великий Новгород, Псков и Смоленск от нас оторвать. Его ирония попадает в самую точку. Его именно не хотят понимать. Польский писарь пугается до того, что жалко лепечет:

— Милостивый государь! Таких великих дел невозможно запомнить: твой государский, от Бога дарованный разум много выше разума человеческого!

Возможно, Иоанну хочется окончательно сбить спесь с этих всегда лживых, всегда неверных поляков. Он возвращает послов к истории захваченного обманом Изборска. Непонятно, из какого расчёта в только что обретённой крепости литовский гетман оставил всего около ста человек из шляхетского ополчения и две-три сотни вооружённых слуг, точно твёрдо рассчитывал, что Москва никогда не вернётся в Изборск. Когда же две недели спустя к Изборску подступило опричное войско, гарнизон, настроенный столь героически, струсил, не всем литовцам захотелось затвориться в осаду, и вчерашние победители безропотно растворили перед ним крепостные ворота. За несомненный подвиг трусливого благоразумия все они были пожалованы поместьями и приняты на царскую службу, прочие, как соврёт впоследствии Штаден, будто бы были убиты. Однако Иоанн к пленным относится с тем же хозяйским расчётом, как и к собственным князьям и боярам: ему всюду недостаёт служилых людей. Вопреки лживым россказням Штадена, половину пленных он отпускает домой в обмен на десятки своих служилых людей, другую половину предлагает обменять на сорок граждан Изборска, угнанных литовцами в плен, но это согласное с обычаем предложение было по каким-то причинам отклонено. Тогда он предложил обменять пленных на старинную православную икону Божьей Матери, которая тоже была когда-то захвачена и по сей день виленский собор её держит «в затворе», но и на это своё предложение он не получил вразумительного ответа. Теперь он вновь предлагает пленных в обмен на икону. Ян Кротошевский изворачивается и тут: видите ли, ваше величество, торгуется он, икона вся в драгоценных камнях, пленные такого богатства не стоят. Выясняется, что они не только изъясняются на разных языках, но и мыслят по-разному. В иконе Божьей Матери благочестивый Иоанн видит только святыню, которую он, как преданный сын православия, возвращает на родину, а для посла польского короля это всего лишь расхожий товар, куда более ценный в пересчёте на грязные злотые, чем томящиеся в плену товарищи по оружию и родству. «Хорошо, — должно быть, с презрением говорит Иоанн, — можете вынуть из оклада драгоценные камни, только возвратите нашу святыню на Русь». Ян Кротошевский и тут уклоняется, страшится продешевить, обещает передать это внезапное предложение своему королю, пусть это важное дело решает король.

Выходит, что ни на какие уступки польско-литовская сторона не желает идти и что послы прибыли не за миром, тем более не ради того, чтобы выкупить оказавшихся в плену товарищей по оружию и родству. Скорее всего Речи Посполитой нужна передышка, пока не подвернётся под руку какой-нибудь новый подвох, который поможет за здорово живёшь овладеть Смоленском, Великим Новгородом и Псковом или сместить с прародительского стола самого Иоанна. Иоанну тоже необходимо хотя бы на короткое время избавиться от польско-литовской угрозы на западе, поскольку более серьёзная опасность грозит ему с юга, не без участия всё тех же польско-литовских интриг. Обе стороны, облегчённо вздохнув, соглашаются продлить перемирие ещё на три года, с тем чтобы в течение заповедных трёх лет выработать приемлемые условия вечного мира, в который не верит ни одна из сторон и который для них никогда не наступит.

Перемирие приходится как нельзя более кстати. Московские лазутчики действуют в Ливонии по всем направлениям. Они обращаются к горожанам Ревеля-Колывани, склоняя доброй волей поддаться под высокую руку московского царя и великого князя на тех же благоприятных условиях, на каких благоденствуют Юрьев и Нарва, то есть с удержанием всех свобод, привилегий, обычаев, веры и старинного самоуправления, магистрата и прочих, учреждений вольного города. Они говорят убедительно: