Читать книгу "Таежный бродяга - Михаил Демин"

— Ты-то куда? — посмеиваясь, сказал Пашка. — Слышь, Соломон, погоди!

— Да какой я в этот момент — Соломон? — проворчал Соломон.

— А кто же ты?

— Какая разница — кто? Сибиряк, одно слово…

— Но ты, все же, человек религиозный! У вас там — всякие талмуды, молитвы, правила.

— Когда моих друзей забижают, — веско сказал Соломон, — у меня одна молитва… — И он выругался длинно и затейливо. — Одно правило! — И, засучив рукав, поднял огромный свой, костлявый, поросший рыжей шерстью кулак. — Во! Видишь? И вся недолга.

Федя и Кешка тем временем занимались мною. Обмыли теплой водой голову, осмотрели рану. Рана была небольшая, но очень болезненная. И она беспрерывно кровоточила. Кровь била тугими толчками, и унять ее никак не удавалось, и Федя погодя сказал:

— Надо к фельдшеру. Без него не управиться… Еще какую-нибудь заразу занесем… Пойдем-ка, может, — отыщем!

* * *

Фельдшером в здешней санчасти работала некая блондиночка, Тамара, — немолодая, но шустрая, всегда старательно подвитая и до крайности томная. Жила она где-то на краю села. И мы не сразу отыскали нужный дом. А когда наконец нашли — выяснилось, что блондиночки нету.

— Нету! — заявила квартирная ее хозяйка. — Как упорхнула с вечера, так и не возвращалась. Да она часто на стороне застревает… Мужиков любит — ух, страшное дело! А ведь самой уже под сорок. Баба в возрасте. А все никак не угомонится. Особливо — на молоденьких падка. Ну прямо как муха на говно… Вот там и ищите.

— Да, но — где? — проговорил я в растерянности. — Молоденьких много. И говна тоже в избытке.

— Наведайтесь к Семе Иващенко, — посоветовала хозяйка. — На всякий случай… Она сейчас вроде бы с ним путается.

И мы отправились к Семе. Но там ее тоже не оказалось.

— У меня она бывала, это верно, — сказал разбуженный Сема. — Но раньше… А сейчас я и сам не знаю, где она ползает, эта гадюка болотная.

Лицо у Семы было помятое. К щеке прилипло перышко из подушки. Он стоял перед нами в одних подштанниках — шумно почесывался и зевал.

— Ползает где-то… Приключений ищет… Вот что, братцы. — Он вдруг встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным. — У меня, вообще-то, есть подозрения. Догадываюсь, где она может быть! Тут — несколько адресов… Но вы поначалу загляните к Потанину, к новому инженеру, который недавно в леспромхоз приехал… Да вы ж его должны знать!

Мы знали Потанина. И заглянули к нему. Но нет, блондиночки не было и там! Протирая очки и сонно щурясь, инженер спросил:

— А кто вас, кстати, направил ко мне? Уж не Семка ли?

— Семка.

— Ну так он хитрит, собака!

— Как так — хитрит? — нахмурился Федя.

— Да очень просто… Он вас в дом не вводил, не звал?

— Нет, мы в сенях разговаривали.

— Ну вот! И меня он тоже вчера не пустил… А она конечно же там была. И сейчас лежит… Вернитесь-ка, проверьте еще раз! Это и мне самому интересно.

— Нет уж, проверяй без нас, — махнул я рукой. — Надоела вся эта возня… Тоже мне — роковая баба! Кармен! Мадам Бовари! Да пошла она к чертовой матери.

— Но куда же — теперь? — развел руками Федя, когда мы вновь очутились на улице. — Дурацкая история… Что делать будем?

— Не знаю, — пробормотал я, держась за голову, — ох, не знаю…

Я чувствовал себя худо. Меня шатало и поташнивало. Набухшая от крови повязка смерзлась и хрустела под пальцами и леденила кожу. Но голова по-прежнему была горяча и сильно болела. И боль теперь стала однообразной, нудной, пульсирующей… (Я не знал тогда, что в черепе, в лобной кости, застрял у меня осколок — отломившийся кончик хакасского ножа! И головные боли я получил — надолго… И все это прояснится окончательно лишь десять лет спустя, уже в Москве, у столичных врачей.) И сейчас, прислонясь к ограде, я устало и тупо твердил одно:

— Не знаю, ребята, не знаю… Ничего я не знаю.

— Ладно, — сказал Кешка решительно. — Тогда я — знаю! Идем!

— Куда? — живо спросил Федя.

— К знахарке. Есть тут одна такая… Травами лечит. Между прочим, моя дальняя родственница.

— Так чего ж ты раньше молчал? — обрадовался я. — Веди! Скорее!

Через четверть часа я уже сидел в тепле, возле гудящей печки. И надо мной хлопотала знахарка, седая, закутанная в черную шаль. У нее было маленькое щуплое личико, все иссеченное мельчайшими морщинами, и удивительно мягкие, добрые руки. Я почти не чувствовал их прикосновений. Словно бы она и не трудилась вовсе. Однако кровь она остановила сразу и ловко и быстро перебинтовала голову… Дала мне что-то попить успокаивающее. Потом спросила, усевшись рядом:

— Кто ж это тебя так?

— Да один негодяй, — сказал я, хрустнув зубами. — Ну, ничего… Он от меня не уйдет.

— Ты, что ли, мстить ему хочешь?

— Да не то чтобы мстить… А просто — наказать. Ведь надо же!

— Зачем?

— То есть как зачем? Как зачем? Если за подлость не наказывать…

— Его сама жизнь накажет.

— Ну, это когда еще будет, — усомнился я, — да и будет ли? И я что же, должен терпеть?..

Она перебила меня — склонилась участливо:

— Трудно тебе?

— Да в общем нелегко, — пробормотал я, кряхтя.

— Терпи! И думай о другом.

— О чем же?

— Тебе видней. Сам должен знать! Если уж Господь заронил в тебя свет…

Эта ее фраза пронзила меня. Нынешняя ночь вообще была необычной, полной боли, и крови, и странных откровений. Я как бы вдруг приблизился к Богу, приобщился к Нему. Сначала вспомнил о Нем — под ножом. А потом услышал о Нем — от старой этой раскольницы. И слова, ею сказанные, были неожиданны, волнующи… Я даже растерялся на миг. И сказал неуверенно:

— Вы говорите — заронил? Вот уж чего я никогда не подозревал… Ну а если — нет?

— Тогда живи, как хочешь.

— А если — да?

— Тогда думай. — Она покивала мне, поджав губы. — Думай, сынок, думай! И береги Его искру; такое дается не зря и не каждому…

— Но как же мне ее беречь? — беспомощно, заминаясь, сказал я. — И что же мне с этой искрой делать? Всех прощать? Все терпеть? Дадут по одной щеке — подставлять другую, так, что ли? Но ведь мне всю жизнь дают… И не просто, не в шутку, а вы видите — как! А я, значит, и ответить не могу? Да если б я сам не умел бить — меня бы уж давно и в живых не было…

— Так что же? — мягко улыбнулась она. — Бей! Если очень уж нужно — бей… Но не забывай о Нем. Он ведь всюду, в любом человеке.

— Даже — в подлецах?

— Даже в них.

— Но где же Он — там? И зачем?