Читать книгу "1814. Царь в Париже - Мари-Пьер Рэй"

Таким образом, «подобно новому Христу», Александр пошел навстречу обездоленным, что не могло не вызвать тревоги среди его окружения, без энтузиазма взиравшего на программу посещений царя. В краткой записке, датирующейся апрелем[108], Лагарп предупреждал его:

«Сир,

Поскольку Ваше Императорское Величество посещает больницы, я считаю своим долгом предупредить Вас, что госпиталь Питье напротив Ботанического сада содержит больных, зараженных чумой, известной как тиф».

Наконец, этот монарх, баловень женщин, не мог устоять перед соблазном вызывать восхищение у парижанок. Госпожа де Мариньи, старшая сестра Шатобриана, записала в своем дневнике 14 апреля: «Мне предложили пойти посмотреть на императора Александра, который каждый день ходит в Дворец морского министерства слушать мессу. Я согласилась. Собралось много дам». И спустя несколько дней, 1 мая:

«Я ходила смотреть на русского императора в Дворец морского министерства, куда он ходит к воскресной мессе. Собралось много народу, в особенности женщин, в весьма элегантных утренних нарядах. Император — очень красивый мужчина, слегка полноват. Он приветствовал толпу, кричавшую: “Да здравствует император!” Его Величество явился в карете, запряженной двумя лошадьми, без эскорта».

Юная Амели де Бом не отставала от других: она тоже захотела увидеть царя и сумела этого добиться. В 10 часов вечера 4 апреля она оставила лирическую запись, вместе с тем выразив суждение о сущности императорской власти:

«Сегодня я видела императора Александра, государя всея Руси, повелителя самого обширного государства в мире. Одним словом, он может заставить трепетать миллионы людей, любое его желание может стать законом. Я видела его в окружении французов, и он принимал ходатайства от самых незначительных из них, с той снисходительностью, с той трогательной любезностью, которая так подчеркивает сияние трона, и, вместе с тем с благородным достоинством. Его приветствовали криками “Да здравствует Александр! Да здравствует русский император!” Ах, как бы ему подошло прозвище Великого или Милосердного, его обожают его собственные народы, чье счастье он составляет, ах, какая сладостная доля!»

Она даже посвятила ему стихотворение, ничем не уступающее стихам современных ей поэтов:

Воспоем отвагу Александра, Воспоем величие героя; Добродетель, великодушие и славу. Мы храним память о его подвигах. Он принес мир дрожащим французам; Он дал им Бурбона, как они и желали, В его щедром, большом, добром сердце Никогда не было и мысли о преступлении, Он всегда шел путем добродетели. Этому милому государю выпала прекрасная доля, Его любят русские, любят и французы, Каждое слово из его уст — милосердно, И этого чудесного монарха каждый день Благословляют храбрые русские, которых он так любит. Амели[109]

Итак, Александр I предстал парижанам, как живое воплощение мира и согласия, пылкий христианин, европеец и представитель европейской державы. При этом он — и это, наверное, самая удивительная грань его парижского пребывания — воспользовался этими неделями, чтобы сблизиться с окружением Наполеона. Он показал себя любезным с Марией-Луизой и щедрым по отношению к Жозефине и ее детям. Александр позаботился о том, чтобы это осталось тайной — ни одна статья в тогдашней прессе не упоминает о его связях с семьей Наполеона. Но об этом интересе сообщают многие другие источники.

Близость с семьей Наполеона

С 2 по 6 апреля императрица находилась в Блуа, затем переехала в Орлеан, а оттуда — в Рамбуйе, куда она прибыла 13 апреля навстречу своему отцу. На протяжении всего этого путешествия ее сопровождал эскорт: двадцать пять казаков из царской гвардии во главе с графом Шуваловым. Александр не мог подвергнуть Марию-Луизу опасности перед лицом толпы, которая могла оказаться враждебно к ней настроенной. Спустя шесть дней, по требованию своего отца, императора Франца, молодая женщина согласилась позавтракать с царем, прежде чем отправиться в Вену, что она сделала 23 апреля. По словам барона Боссе, свидетеля их встречи, Александр I был любезен с Марией-Луизой и более того, полон внимания к «маленькому королю римскому»:

«Он был столь любезен, столь приятен в общении, что мы были почти готовы поверить, что в Париже ничего не произошло. После завтрака царь попросил у императрицы дозволения увидеть ее сына. И, повернувшись ко мне, имевшему честь знать его с Эрфуртской встречи, он сказал мне: “Господин де Боссе, не изволите ли Вы провести меня к маленькому королю?” Это его собственные слова. Я шел впереди него, перед этим послав предупредить госпожу де Монтескью. Увидев этого красивого ребенка, император Александр поцеловал его, осыпал ласками и долго рассматривал».

Мария-Луиза была глуха к проявленному к этому вниманию и по-прежнему оставалась холодной и отстраненной, как из лояльности к Наполеону, так и потому что она была оскорблена поведением русских солдат по отношению к ней. Дело в том, что несколькими днями ранее казаки из арьергарда почетного конвоя, которым было предписано следить за принадлежавшими императрице повозками, передвигавшимися по дороге из Блуа в Орлеан, разграбили один из ее фургонов, «содержавший в себе шляпы и шапки»; по мнению супруги генерала Дюрана, «они, возможно, ограбили бы все экипажи, если бы не вмешался их начальник [атаман Платов] и не заставил их все вернуть».

А вот Жозефина и ее дочь Гортензия встретили царя гораздо более приветливо. 16 апреля Александр I в сопровождении своего адъютанта Александра Чернышева нанес Жозефине в замке Мальмезон первый визит. Мальмезон, украшенный произведениями искусства невероятной красоты, напоминал музей, если не храм. Здесь, по словам Жоржетты Дюкре, камеристки Жозефины, царила удивительная атмосфера:

«Замок Мальмезон невелик, здесь все принесено в жертву первому этажу, который, хотя и не великолепен, тем не менее, вполне годится для того, чтобы быть местопребыванием государя. У Наполеона здесь были удобные апартаменты, и еще оставалось достаточное количество хорошо распределенных комнат для блистательных приемов; вестибюль, бильярдная, салон, столовая очаровательны, а галерея, вероятно, была одним из самых прекрасных мест на свете, когда она была полна замечательных картин и удивительных статуй работы Кановы.