Читать книгу "Быть сестрой милосердия. Женский лик войны - Валентина Чеботарева"

А сама Эдита Федоровна послала мне очень длинное, неприятное и жесткое письмо, на которое я ей тоже, может быть, резко отвечала.

Не могу сказать, чтобы ее письмо заставило меня решиться, потому что я совершенно решилась еще тогда, когда писала к великой княгине, но ее письмо утвердило меня в мысли, что я поступаю как должно.

Итак, покончив разные дела и отдав в детскую больницу белье, которое готовилось у нас, я стала собираться к отъезду. Съездила проститься в Кронштадт с сестрами, как уезжающая в отпуск, а с сестрой М. И. Алексеевой — как оставляющая общину совсем.

Грустное было прощанье! Как она плакала! Но с ней наша дружба продолжалась и в письмах, и в редких свиданиях.

И в доме я прощалась как уезжающая в отпуск — так этого желала великая княгиня. Но тут были сестры, которые знали, что я уезжаю совсем.

В общине был установлен порядок, что сестра, уезжающая в отпуск, снимала и оставляла в общине свой золотой крест, который мы носим на широкой голубой ленте.

Живо помню светло-сумрачную петербургскую летнюю ночь, полумрак красивой общинной церкви, и как я вошла в нее одна, помолилась, заплакала и сняла, с грустью, но с полной решимостью, тяжелый крест сестры-настоятельницы и повесила его на общинский образ Воздвиженья Креста Господня…

На другой день я уехала…

Еще прибавлю несколько слов. Когда в 1879 году исполнилось 25 лет основания общины, я получила от великой княгини Екатерины Михайловны следующую телеграмму:

«В сегодняшний день исполнившегося двадцатипятилетия Крестовоздвиженская община сестер милосердия не может не вспомнить с чувством особой признательности о вашей неутомимой образцовой деятельности в Общине в самые трудные для нее года зарождения и устройства. Екатерина».

Эта телеграмма была мне очень приятна. Она меня удостоверила в том, что мое пребывание в общине не было для нее бесполезно.

С. А. Есенин

В багровом зареве закат шипуч и пенен, Березки белые горят в своих венцах. Приветствует мой стих младых царевен И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки, Они тому, кто шел страдать за нас, Протягивают царственные руки, Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света, Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть… И вздрагивают стены лазарета От жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимой Туда, где скорбь кладет печать на лбу. О, помолись, святая Магдалина, За их судьбу.

1916

Эти стихи были написаны в тот период, когда юный поэт (ему исполнился только 21 год) работал санитаром в Лазарете Их Императорских Высочеств Великих Княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны при Феодоровском Государевом соборе для раненых в Царском Селе. Эти стихи Есенин прочел на концерте в день именин великой княжны Марии Николаевны 22 июля 1916 года.

В. И. Чеботарева

В дворцовом лазарете в Царском Селе
Дневник: 14 июля 1915 – 5 января 1918[1]

1915

21 июля.

21-го операция Заливского прошла отлично. Шелк подавала Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна[2] инструменты, я[3] — матерьял. Вечером опять приехали чистить инструменты, сидели все в страшной тесноте. Открыли сами окна, сами притащили шелк. О[льга] Николаевна опять сказала: «Мама[4] кланяется вам, Валентина Ивановна, особенно. А хорошо здесь, не было бы войны, мы и вас бы не знали, как странно, правда?». Скребли усердно мыльцем, спиртом, готовые инструменты сами клали в шкап. Офицеры удивлялись: «Ведь есть денщики, отчего вы себе руки портите!».

Императрица Александра Феодоровна с Великими Княжнами Ольгой и Татианой — сестры милосердия в императорском лазарете в Царском Селе

26 июля.

Начали работать императрица и великие княжны в августе. Сначала как они были далеки! Целовали руку, здороваясь с княжнами, и этим дело кончалось. Вера Игнатьевна[5] читала лекции в их комнате с полчаса, там всегда была Анна Александровна, затем шли на перевязки, княжны — солдат, государыня и Анна Александровна[6] — офицеров.

27 июля.

2-го января я вечер была дома, дежурила графиня. В одиннадцатом часу позвонил М. Л. Слышал о страшной катастрофе — Вырубова тоже пострадала, кажется, ноги отрезаны, «повезли к вам в лазарет». Как стало жутко и первая мысль: «Господи, избавь государыню от этого нового горя потерять близкого, любящего человека!». Кинулась в лазарет. Направо, в конце коридора, на носилках стонал пострадавший художник Стреблов, подле возились Эберт, Мухин; Вера Игнатьевна была налево, в императорской комнате. Оказывается, как только дали знать императрице о несчастьи, она собрала все свои силы и поехала. Присутствие духа поразительное. Помогала выносить всех, сама всем распоряжалась, устроила ей кровать в своей комнате, нашла силы приласкать расплакавшуюся Грекову[7]. По телефону сказали, что ноги уже обе отрезаны. Императрица погладила Грекову по голове, поцеловала и сказала: «До последней минуты я всегда надеюсь и еще не верю, Бог милостив». Около десяти часов привезли. Каким-то чудом Вера Игнатьевна оказалась во встречном поезде, наткнулась на Сабурова, кричавшего: «Аня Вырубова искалечена, не могут вытащить из-под вагона!». Два часа стояла подле нее на снегу и помогала отвезти — к нам. Страдания невероятные. Осмотреть ее не удается — кажется, сломан крестец — при малейшей попытке дотронуться — нечеловеческий стон, вой. Коридоры полны народа, тут и Воейков[8], флигель-адъютант, Комаров[9], масса придворных, старики Танеевы[10] бродят растерянные, не отказались все же закусить. Татьяна Николаевна, нежно взяв под руку старуху Танееву, прошла с ней по коридору, заплаканная.