Читать книгу "Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы"

«Горбачев стремительно распродает Родину американцам. И НАТО. Горбачев – предатель, и окружил себя предателями. Один Яковлев чего стоит!… Если все будет идти в том же направлении и с той же скоростью, как сейчас, через пару-тройку лет от великой советской империи, раскинувшейся от Японского моря до Бранденбургских ворот, останутся рожки да ножки».

Они, кучка офицеров, спасали Союз. И спасали друзей из социалистического лагеря. И готовились к самому худшему – к работе в оппозиции. Или даже – в условиях подполья.

Чешские товарищи, – равно как и они, мыслящие офицеры в советских органах – понимали, что для работы в подполье нужны деньги. Много денег. И их нужно запасать сейчас, немедленно, пока не станет слишком поздно. Пока не ввалились в правительственные кабинеты разные крикуны-оппозиционеры, все эти Сахаровы-Цукерманы, Солженицкисы, Гавелы и прочие «Хартии 77»…

Такси проехало мимо «барочного» здания театра и по правой стороне Влтавы понеслось по направлению к Вышеграду.

В гостинице пражского Конгресс-центра Эжену предстояло сменить свой облик простого чеха на вид преуспевающего западного бизнесмена: костюм от «Бриони», туфли от «Гуччи» – и ни единой восточноевропейской, тем более русской, этикетки на одежде.

Через два часа ему передадут паспорт.

Через семь часов чехословацкие товарищи откроют «окно» на австрийской границе.

Через девять часов он должен быть в Вене.

А завтра утром – в Цюрихе.

Не существует пока банков более надежных, чем швейцарские.

* * *

В то же самое время, когда Эжен Сологуб подъезжал в такси с чемоданчиком, стоящим полтора миллиона долларов, к гостинице пражского Конгресс-центра, – вчерашний зэк Арсений Челышев садился в плацкартный вагон пассажирского поезда Соликамск – Москва.

А Настя Капитонова, возлюбленная Арсения Челышева и жена Евгения Сологуба, стояла на кухне своей квартиры в Москве на Большой Бронной и бесцельно смотрела в окно на серую, заснеженную улицу.

Ее томило радостное предчувствие. Ей казалось, что скоро что-то произойдет.

Что-то очень, очень приятное.

Глава 8

Арсений

Трубка леденила ухо и руку. Шумел Ярославский вокзал. Из репродуктора хрипело: «Прибытие поезд номер один Владивосток – Москва ожидается в…» Вокруг Арсения сновали вольные люди – много людей.

А в трубке – длинные гудки. Долгие, безнадежные.

И вдруг – двухкопеечная монета упала в прорезь автомата. Арсений услышал запыхавшийся голос. Ее голос. Милое, протяжное «алле-е?»

И вмиг улетели все заготовленные слова.

«Привет, Настя… Я в Москве проездом… Я хотел бы увидеть сына… Хотя бы издалека…»

– Алло? Что вы молчите? – нетерпеливо сказала она в трубку.

Она. Настя.

Арсений все равно молчал. А Настя – она непонятно как догадалась. И выкрикнула вдруг:

– Сеня, это ты? Ты вернулся?

И ему ничего не оставалось делать, кроме как сказать:

– Да, это я.

Язык вдруг стал шершавым как наждак. Голос не слушался.

– Сеня, Сенечка, где ты?!

Пауза. Он не мог произнести ни слова.

– Сеня, ну говори!

– Я на вокзале. Ярославском, – удалось ему выдавить из себя.

– Будь там, – немедленно сказала она. – Будь там. На месте. Никуда не уходи. Никуда! Будь там, где стоишь. У автоматов. Я сейчас приеду. Подожди меня. Подожди.

Он молчал. Слишком много на него обрушилось: воля, Москва, суета, свобода… И – Настя.

– Ты слышишь меня, Сеня? – из трубки лился взволнованный, торопливый, радостный голос. – Ты понял меня?

– Да, я понял, – с трудом проговорил он и бросил трубку на рычаг.

…Она появилась гораздо быстрее, чем он ожидал. В лисьей шапке, лисьем полушубке.

Настя стала еще красивее, чем раньше. Намного красивее, чем он представлял себе.

Она подбежала к нему. Хотела, кажется, броситься ему на шею, но он стоял как истукан, даже рук к ней не протянул. И она словно осеклась. Остановилась в двух шагах. Ее глаза наполнились слезами.

Пассажиры электричек и скорых поездов на бегу с любопытством смотрели на эту сцену: кажется, свидание – но какое! Во-первых, с утра, а, во-вторых, что за странные люди встретились! Она – красотка, явно из высшего общества, одета богато и во все импортное. А он – то ли колхозник из глубинки, то ли бывший зэк: ушанка, ватник, сапожищи. Стоят как истуканы друг напротив друга, и девушка почему-то плачет.

– Поедем, – сказала она сквозь слезы и взяла его за руку. Его ладонь оказалась совсем не той, что была ей знакома: громадная, шершавая, мозолистая.

– Поедем ко мне, – повторила Настя. – Никого нет дома.

– А где Николенька?

– На даче. С мамой. А муж в командировке. Я одна.

Она потянула его за руку, и Арсений позволил ей себя повести.

– Я только проездом, – процедил он наконец заранее заготовленную фразу. – На денек. Вечером в Южнороссийск.

Она удивленно глянула на него, но ничего не сказала.

Они вышли на Комсомольскую площадь. Площадь опять поразила Арсения – обилием людей, толкотней и новыми зданиями.

Настя вела его за ручку, как маленького.

– Метро же там, – уперся он, вдруг демонстрируя забытые навыки столичного жителя.

– А мы не на метро поедем, – весело сказала Настя. Настроение ее неожиданно переменилось, она стала радостной и деловитой.

Она подвела его к белой машине. Ключом открыла перед Арсением дверь. Усадила его на пассажирское кресло. Обошла авто, заняла водительское место.

В автомобиле пахло чем-то необыкновенным, головокружительным – наверное, ее духами.

– Плохо, что белая машина, – озабоченно сказала Настя. – Зимой очень пачкается. Но других не было. В Союзе надо лопать, что дают.

«У нее совсем другая жизнь, – подумал Арсений. – И мне в ней нет места».

– Ты умеешь водить? – спросил он.

– Уже умею, – засмеялась она.

Достала из-под сиденья радиоприемник, вставила его в гнездо. Включила. Откуда-то сзади донеслась мелодия. Арсений вздрогнул. Песня оказалась точно та самая, что он слышал посреди заснеженной улицы в Соликамске:

…В комнате с белым потолком

С правом на надежду…

В этом совпадении заключался, возможно, какой-то знак. Какой-то символ.

Чтобы не зацикливаться на этой мысли, Сеня спросил:

– Кто это поет?

– «Наутилус Помпилиус».