Читать книгу "Танцуя с тигром - Лили Райт"

– Тебе нравится?

Анна пожала плечами.

– Довольно грубо. Народное искусство? Оно немного не соответствует формальности церкви. Пара хихикающих подростков делала фотографии на фоне фрески. Мальчик почесал под мышками.

– Изображение Иисуса было сделано в районе тридцатых годов, – прошептал Сальвадор. – Профессор искусств передал его церкви. – Он достал из кармана открытку. Классическое изображение Христа. Мягкое выражение лица. Терновый венец. Штукатурка откололась в нескольких местах, оставив рваные осколки белого цвета. – Вот как это должно было бы выглядеть.

Анна сравнила открытку и живопись. Никакого сходства.

– Что произошло?

– Одна пожилая женщина восстановила ее.

– Она художница?

– Верующая.

– Ух ты. – Анна подавила в себе смешок. – Это самая ужасная реставрация из всех, которые я когда-либо видела. Даже я справилась бы лучше.

– Так обычно люди и говорят. Самая ужасная реставрация всех времен. Un fracaso[231]. Старуха говорит, что получила разрешение у священника. Он это отрицает. Они собираются привлечь специалистов, чтобы те сказали, можно ли восстановить это или нет. Это изображение называют Ecce Homo[232]. Се человек. Но теперь люди называют его Ecce Mono[233]. Се обезьяна.

Анна громко расхохоталась.

– Предметы искусства все чаще пропадают из церквей, – сказал Сальвадор. – Грабители вырезают картины прямо из рамок. Они крадут статуи. Они ограбили даже сокровищницу с дарами. Наркобароны поняли, что на антиквариате тоже можно заработать хорошие деньги. Правительство платит сторожам недостаточно. А ведь нужно заботиться об искусстве… – Он умолк, подбирая слова. – Как называют мальчика, который стережет овец?

– Пастух?

– Нам нужно больше пастухов.

Анна покраснела. Он не знал о маске, и она страстно захотела рассказать ему. Исповедаться. Здесь, в церкви, перед обезьянкой Иисусом.

– Время от времени, конечно, случаются и приятные новости, – продолжил он. – Несколько лет назад вдова американского стоматолога вернула мексиканскому правительству восемь тысяч предметов. Годами ее супруг скупал искусство доколумбовой эпохи на черном рынке. Некоторые предметы откапывались отбойным молотком. Он отреставрировал их, склеив зубным клеем.

Сальвадор невесело улыбнулся.

– Мы разрушаем множество вещей своим прикосновением. – Он поднял руку, потом передумал и снова опустил ее на колени. – И начинаем с того, что любим больше всего.

Они приехали в следующую деревню и припарковались. Они шли мимо оливковых деревьев, мусорных баков, огромного логотипа «Кока-Колы», гласившего TOMA LO BUENO. Сальвадор привел ее к круглому участку земли, свободному от растительности и окруженному невысокой каменной стеной. Амфитеатр. Нет, древняя арена для боя быков. Город под ними выглядел как картинка с рождественской открытки – уютно и умиротворенно. Ни фейерверков. Ни собак. Ни дыма. Сальвадор достал плед, бутылку красного вина и сыр.

– Это самое красивое место, которое я знаю в Оахаке. Помнишь, ты спрашивала меня? Когда я был маленьким, здесь тренировались novilleros[234]. Я пробовал создать собственный музей. Я собирал наконечники стрел и перья. Когда-то я предложил Энрике заплатить за просмотр своей коллекции, но он избил меня и забрал то, что ему понравилось. Я беспокоился, что если не буду собирать эти вещи, то они навсегда исчезнут. Мне не хотелось ступать на землю, потому что я боялся раздавить муравья или примять цветок. Потом моя семья отправилась в путешествие в Монтеррей. Нам пришлось провести в машине три дня. Когда я увидел, как огромна пустыня, то расплакался. Что стоили мои усилия, если мир вокруг был таким большим? – Он пожал плечами и предложил Анне ломтик сыра. – А сейчас парни приводят своих девушек в… – Он неопределенно повертел рукой.

– Поэтому мы здесь, – повторила его жест Анна.

– Depende[235]. – Он пожал плечами и весело улыбнулся.

Солнце опускалось за горизонт. Теплые оранжевые пятна света усыпали небо, как шрамы. От вина у Анны внутри потеплело и стало мягко. В игривом настроении она увлекла за собой Сальвадора, бросив его к ногам, ее пальцы превратились в рога, а копыта рыли землю. Тореро ущипнул быка за вздернутый нос, взмахнул перед ним полой красного плаща. Отважный бык бросился в атаку, и тореро закружился со зверем, оставляя следы в дорожной пыли. Пуговицы на его рубашке мерцали, как блестки на traje de luces[236]. Вместе они танцевали свой танец под падающим солнцем, и толпа ревела, и женщины бросали на арену розы, и оркестр играл, и королева улыбалась, пряча улыбку за черным веером, под черной кружевной мантильей. Матадор не мог причинить вреда храброму животному. Он положил Анну на землю, вытер пыль с ее брови и приник головой к тяжело и часто вздымающейся груди. Мужчина, влюбленный в женщину, называет ее mi cielo[237]. Мой рай. Мое небо. В тот момент небо показалось раем и рай казался близким, как никогда прежде.

7

Садовник

Старуху было несложно отыскать. Одетая в черное платье и черный шарф, она вцепилась в проволоку забора скрюченными пальцами. Во дворе было грязно. Полно мусора. Мимо пробежала свинья, вся в кукурузных ошметках. Хьюго надел маску. Когда он открыл металлические ворота, женщина бросилась ему навстречу.

– Que Dios te bendiga y te guarde[238].

– Где маска?

Он увидел, как рождается ложь, сорвавшаяся с ее уст:

– Какая маска?

Он схватил ее за плечи и тряхнул. И тут же поразился ее хрупкости. Она была уже наполовину мертва.

– Не играй со мной, старая женщина. Твой малыш Педро украл у меня маску. У Рейеса.

Женщина выругалась, и в глазах ее запылал огонь:

– Он был хорошим мальчиком!

– Маску, женщина.

– Ты слишком поздно пришел, – прошипела она, брызгая слюной. – Она была проклята. Я вымыла руки после нее. Ты убил моего мальчика. Santa María, Madre de Dios, ruega por nosotros pecadores…[239]