Читать книгу "Тени Шаттенбурга - Денис Луженский"

– Ну хорошо, – примирительно поднял руки барон. – Дареному коню…

– Вот только что скажет об этом отец инквизитор? – поинтересовался Глассбах.

Ойген пожал плечами.

– Когда он узнает, спорить будет уже поздно.

Бургомистр помолчал, постукивая по столу костяшками пальцев. Потом вдруг сказал:

– Есть еще кое-что, барон. Вы вот считаете, что чудовище существует…

Фон Ройц молчал, не прерывая.

– Знаете, в городе есть странный человек. Старик уже, жизнь свою положил, собирая старые свитки и книги, они ему заменили все, даже семью. Его порой неделями не видят, он немного… не в себе: забывает даже поесть, а платье не менял уже лет десять. Но, если прежде горожане сталкивались с чем-то… чем-то чудовищным, возможно, ему известно об этом.

– Что ж, – задумчиво сказал Ойген. – Может, это и впрямь окажется полезным. Спасибо… дружище Ругер.

Фон Глассбаху показалось, что впервые в этих словах он не слышит иронии. Что это – хороший знак? Он вздохнул. Поживем – увидим.

9

Мясо истекало горячим кровяным соком. Привередливый едок сказал бы про него «на треть сырое», но Мареку так даже нравилось. На крепость зубов он не жаловался.

– Что ты там делал – на площади?

Юноша застыл, сомкнув челюсти на курином бедре. По-волчьи дернув головой, оторвал кусок, проглотил не жуя и медленно отодвинул миску.

– Благодарствую, – пробурчал глухо.

Она смотрела не отводя взгляда, в ее темно-зеленых глазах, казалось, прячутся вечерние тени.

– Ешь, ты ведь голоден.

– Благодарствую. Сыт.

– Это простой вопрос, – баронесса вздохнула. – Не ответишь?

– Сперва ты ответь, – он сложил руки на груди – так делал Иржи, когда разговор принимал непростой оборот. Будто щит между собой и собеседником выставлял.

Ульрика улыбнулась – так понимающе, что у Марека вспыхнуло лицо.

– Я тебе не враг, щенок. Будь иначе – ты сейчас не за моим столом бы сидел, а в колодках рядом с приятелем.

– Каким еще приятелем?

– Тем, что в инквизитора шар с порохом кинул.

Марек скрипнул зубами, сдерживая заворчавшего в груди зверя.

– Не знаю я, кто там в кого чего кинул. Я от помоста стоял далеко, мне не видать было.

– Тогда бежал зачем?

– А все бежали – и я бежал.

Женщина покачала головой, длинные темные локоны скатились с узкого, но крепкого плеча; а когда она вздохнула, Марек невольно сглотнул, глядя, как волнующе приподнялась и опустилась высокая грудь.

– Я тебе не враг, – повторила Ульрика. – Ни тебе, ни таким, как ты. Пусть вас чудовищами называют, мне на то плевать, уж я-то знаю, что вы – люди не хуже прочих.

– Почем знаешь? – проворчал он, глядя исподлобья.

– Ну… – Баронесса чуть склонила голову вправо и будто раздумывала, стоит ли отвечать. – Скажу так: твои беды знакомы мне не понаслышке.

Марек вздрогнул и всмотрелся в женщину пристальнее. Кожа гладкая и белая, совсем не обветренная, черты непривычно тонкие, волосы хоть и русые, да не того отлива…

– Нет, ты не из наших.

– Я к тебе в родню и не набиваюсь. А все ж таки есть меж нами общее.

– Есть небось, – неохотно согласился Марек. – Уж коли ты меня признала…

– Так расскажешь про приятеля?

Ответом ей стало лишь сердитое сопение. Вновь пододвинув к себе миску, гость продолжил трудиться над куриным бедром столь усердно, будто это было важнейшим делом его жизни, после которого и умереть не жалко.

Ульрика лишь головой покачала, и на прекрасном ее лице промелькнула тень досады, но больше настаивать она не стала, молча допила вино, поднялась – плавно и грациозно, а потом вышла с кухни.

– Я пришлю Терезу, – бросила уже от дверей. – Она покажет комнату, где ты будешь спать.

– Ни к чему мне тут засиживаться.

– Глупый, здесь безопасно. Ты не пленник, можешь идти куда тебе угодно, но все же не спеши, отлежись пару дней. Мои люди пока разузнают, что творится в городе.

– Чем же я отплачу за твою… доброту?

Почуяв угрюмую насмешку в его голосе, женщина круто обернулась.

– В плате нужды нет, священник – наш общий враг. Разве это не лучшая причина, чтобы помогать друг другу?

Она вышла, а Марек сосредоточенно убрал остатки трапезы, оставив в миске лишь начисто обглоданные и изжеванные крепкими зубами кости. Что и говорить, странная фрау. И опасная. Ее глаза… Он подозревал, что если бы Ульрика захотела, то легко «убедила» бы строптивого гостя все ей рассказать – тем же чародейским способом, каким успокоила девчонку в переулке. Звериная Марекова осторожность взывала к нему, требовала, чтобы он немедля убрался из гостеприимной усадьбы, подальше от ее прекрасной, но чудноватой хозяйки.

С другой стороны, баронесса и впрямь крепко ему помогла, вытащила из города прямо под носом у суетящейся стражи. И не пользуется своим чаровством, чтобы разговорить упрямого гостя.

Как ни крути, а один, без помощи, Марек теперь ничего сделать не сможет. Разве что сбежать, поджав хвост… но это хуже смерти. Отказаться от правосудия – как отказаться от себя. А ведь теперь, помимо мести, на плечах и другой груз лежит: нужно друга спасти, а коли не выйдет – принять на себя чужое бремя, добраться до инквизитора.

«Эх, Иржи, Иржи, что ж ты так заспешил…»

* * *

По городу катился набатный звон. Последние два дня Шаттенбург все больше напоминал скляницы, в которых Иржи варил иногда свои смеси. Стоит такая на жаровне, а поляк перед ней застыл, смотрит неотрывно и время от времени что-нибудь подсыпает в булькающее нутро. И, глядя на бурление за тонким стеклом, чувствуешь: ох, что-то будет! Однажды Марек не выдержал, схватил приятеля за плечо и рванул прочь от стола. Шум падения, треск разваливающегося стула, яростный крик Иржи: «Ополоумел, Клыкач?!..» – а миг спустя – гулкий хлопок и визг разлетающихся осколков. Позже, вынимая из предплечья куски стекла, поляк сказал только два слова: «Селитры переложил…»

Вот и с Шаттенбургом то же – бросили в него столько гремучих порошков, что бурлящему зелью тесно стало за хрупкими стенками. И, подобно ложке селитры, удары колокола вдребезги разбили тревожный покой горожан.

– Иржи, слышишь?! – Распахнув дверь, Марек застыл на пороге.

Поляк быстро собирался: сунул за голенище длинный охотничий нож, нацепил на плечо небольшую торбу, а затем… взял со стола оловянный шар, похожий на большое черное яблоко, и осторожно вставил в высверленную сверху дырку короткий кусок тонкой промасленной веревки.