Читать книгу "Мятеж обреченных - Алексей Калугин"

Лекарства можно было достать тоже только на черном рынке. В государственных аптеках, торгующих за гурки, на прилавках стояли только бутылки с мутным рыбьим жиром, признанным официальной медициной в качестве лекарства от всех болезней, зубной порошок, похожий на толченый известняк, и зубные щетки к нему, щетина на которых вылезала после двукратного использования.

Юнни помнил, как, сходив однажды на рынок за лекарством для Гайлы, тетя Миса вернулась домой расстроенная, с глазами, полными слез. Заметив внимательно наблюдавшего за ней Юнни, она, не поднимая глаз от пола, тихо сказала, что не смогла позволить себе выменять у торговки лекарствами таблетки, которые доктор прописал Гайле, потому что в таком случае они втроем остались бы без еды до конца месяца.

Вот тогда-то Юнни и решил поступить на военную службу. Здоровьем он был не обделен и поэтому мог надеяться оказаться направленным в одну из строевых частей, служащим которых жалованье выплачивалось особыми армейскими продовольственными купонами, по которым можно было получать продукты питания в спецраспределителях, недоступных гражданским лицам. Да и на черных рынках по всему Кедлмару продовольственные купоны служили основной валютой, за которую можно было взять любой товар.

Юнни отправился на военную службу, рассчитывая, что таким образом сумеет облегчить жизнь тете Мисе и спасти Гайлу. Он не собирался менять свои продовольственные купоны на папиросы и сорокаградусную или, подобно другим солдатам, проводить увольнения, шляясь по грязным кабакам и убогим домам свиданий скучных провинциальных городков. Все свое жалованье до последнего купона он собирался отправлять Гайле и тете Мисе.

И вот теперь Гайлы не стало.

В тот момент, когда Юнни прочитал об этом в письме, присланном ему тетей Мисой, он почувствовал, что оборвалась единственная нить, связывающая его с жизнью. В целом мире у него не осталось ни одного родного человека. Все вокруг, подобно гурку, обесценилось и утратило свой смысл. Для чего теперь было оставаться в армии, если Гайла была мертва?

В первый день после получения трагического послания Юнни еще продолжал выполнять свои служебные обязанности, двигаясь подобно автомату, не замечая, что происходит вокруг и ни на что не обращая внимания. Его состояние не осталось незамеченным для лейтенанта Апстрака, который решил поговорить с солдатом. Лейтенант вызывал у Юнни уважение, и он, наверное, в конце концов поведал бы своему командиру все, что было у него на душе, не появись во время их разговора мотоциклист, отвлекший Апстрака от беседы. Что за известие привез лейтенант-пехотинец, для Юнни осталось тайной. Но, по-видимому, оно было чрезвычайно важным, потому что лейтенант Апстрак сразу же забыл о разговоре, начатом с Юнни. Дождавшись возвращения взвода с полосы препятствий, лейтенант Апстрак передал командование им сержанту Шагадди, а сам вернулся в часть.

Что ж, у лейтенанта Апстрака были свои заботы, которые, возможно, были более важными, чем личные проблемы рядового Юнни. Сам Юнни прекрасно это понимал и не винил Апстрака за то, что он не нашел времени закончить начатую беседу. Но кто знает, возможно, если бы у Юнни была возможность высказать кому-нибудь всю свою печаль, он сейчас и не брел бы в неизвестном направлении по незнакомой проселочной дороге, в конце которой, как он надеялся, окажется дно той самой пропасти, в которую он падал с самого рождения.

Утром, когда Юнни проснулся с мокрым от слез лицом, лейтенант Апстрак еще спал. Юнни подошел к его койке, посмотрел на безмятежное лицо спящего командира и не решился его разбудить. Еще был Шагадди, которому, несмотря на его демонстративную грубость и показное нежелание думать и говорить о чем-либо, имеющем хотя бы косвенное отношение к душе, Юнни мог бы попытаться все рассказать. Но раскаты могучего храпа, доносившиеся со стороны койки сержанта, однозначно свидетельствовали о том, что разбудить его не сможет ничто, кроме звонка утренней побудки.

Юнни молча натянул на себя форму, зашнуровал ботинки и вышел из казармы.

Те, кому ночью нужно было добежать до туалета, в лучшем случае, когда на улице было прохладно, только накидывали на плечи куртку, поэтому дежурный по роте немного удивленно посмотрел на одетого по полной форме солдата. Но при этом он не сказал ему ни слова – парень был из взвода особого назначения, и, хотя лейтенант Апстрак с вечера не предупредил дежурного, что один из его подчиненных отправится куда-то с утра пораньше, дежурный решил не проявлять особого любопытства.

Юнни свернул за угол казармы. За бараком располагалась небольшая теплица, выстроенная полгода назад по приказу полковника Бизарда. Теплица снабжала батальон свежими овощами и зеленью, несколько разнообразившими не слишком-то изысканное меню солдатской столовой. Правое крыло теплицы почти вплотную прилегало к окружающей гарнизон стене, состоящей из поставленных вертикально бетонных плит.

Поставив ногу на приступок возле стены, Юнни подпрыгнул и ухватился руками за верхний край бетонной плиты. Подтянувшись, он закинул наверх ногу и сел на стену верхом.

Он просидел так несколько минут, глядя то на тусклые огоньки, горящие в тамбурах казарм, то на поля, темнеющие по другую сторону стены. Стена казалась ему границей, разделяющей два мира, шагнув за которую он навсегда останется один. Ему никто не был нужен, кроме Гайлы, которую теперь уже было не вернуть.

Перекинув ноги через стену, Юнни спрыгнул по другую ее сторону и быстро зашагал по мокрой от прошедшего недавно дождя траве прочь от выстроенных в ряд бетонных блоков, на одном из которых была нарисована голова с высоким гребнем волос, тянущимся ото лба к затылку, страшно выпученными глазами и торчащим изо рта длинным, изгибающимся подобно змее языком. «Главный кейзи», как называли эту безобразную рожу в части, являлся неофициальной эмблемой батальона.

В отличие от других, Юнни никогда не находил в названии батальона ничего забавного, главным образом потому, что с детства привык считать истории о зловещих живых мертвецах-кейзи не досужим вымыслом деревенских старух, а истиной, сомневаться в которой могут только глупцы. Опасаясь насмешек, он держал свое мнение при себе. Но в том факте, что он попал в батальон, носящий название «Кейзи», ему постоянно видилось зловещее предзнаменование.

И вот оно сбылось. Ждать пришлось не так уж долго.

Один в целом мире, он брел по дороге, ведущей неизвестно куда, и не имел ни малейшего представления о том, где и когда закончится его скорбный путь.

И все же, когда заброшенный проселок, по которому он шел, вывел его на широкую укатанную дорогу, засыпанную крупной щебенкой и со сточными канавами по краям, Юнни проявил разумную осторожность. На дорогах, поддерживаемых в относительном порядке, разъезды патрулей внутренней стражи встречались чаще, чем одичавшие бездомные рекины, бегающие вдоль обочин. Поэтому Юнни сразу же свернул с дороги в поле. В принципе ему было все равно, в какую сторону идти, но чего ему хотелось меньше всего, так это закончить свои дни в застенках Управления внутренней стражи или в штрафном лагере.

Местность вокруг была типичной для центральной части Кедлмара. Зеленые луга, расстилающиеся на чуть всхолмленной равнине, были превосходнейшим местом для выпаса скота. Но с тех пор, как скотоводство в Кедлмаре пришло в упадок, сельские жители занимались разведением разве что только мелкой домашней птицы. Причиной тому послужил указ Пирамиды, в соответствии с которым все скотоводы были обязаны сдавать выращенную ими живность государственным заготовителям, разъезжающим по деревням и селам и расплачивающимся за мясо никому не нужными гурками. Самим же сельским жителям запрещалось торговать мясом под страхом административной ссылки в трудовые лагеря. Теперь скотину, идущую на мясо, выращивали только на государственных фермах. Кормили их там каким-то особым концентратом, изготовляемым из рыбьих голов и требухи. Трудно сказать, насколько нравилась такая пища скотине, но после нее даже тушенка воняла рыбой.