Читать книгу "Между молотом и наковальней - Николай Лузан"

Выбравшись из развалин, Ибрагим и Кавказ невольно ускорили шаг. Впереди показалось здание Верховного Совета и на подходе к нему, у Академии наук, им повстречался Джон Хутоба. Вместе они вышли на площадь. За ночь на ней произошли изменения, исчезли сгоревшие машины и завалы из бревен, но в самом здании Верховного Совета, в коридорах и кабинетах еще сохранялись следы поспешного бегства.

Свой первый рабочий день Председатель Верховного Совета Абхазии Владислав Ардзинба и его охрана начали с наведения порядка в приемной и кабинете, а уже после обеда к нему выстроилась бесконечная очередь — очередь из траурных платков на головах женщин и темных пиджаков на плечах мужчин. Они пришли к нему каждый со своим горем. У кого-то был убит сын или дочь. Кто-то не мог отыскать ни среди раненых, ни среди мертвых своих близких. Многие на месте домов нашли лишь развалины и воронки. Беспомощные старики, смиряя природную гордость, просили о малом: чтобы им и осиротевшим внукам не дали умереть от голода.

И этот — такой долгожданный и выстраданный мир оказался для Председателя и его народа не меньшим испытанием, чем сама война. Страна лежала в руинах, Восточная Абхазия напоминала безлюдную пустыню, тишину которой и после окончания войны продолжали нарушать взрывы: одичавший без хозяев скот поневоле превратился в саперов. Тяжелее всего приходилось тем, кто жил в городах. Полки магазинов, от которых осталось одно название, были вычищены подчистую бежавшими оккупантами и мародерами. На продуктовых складах, где трудно было отыскать даже мышь, раздольно гуляли одни сквозняки. Остановились электростанции. Не работали ни водопровод, ни канализация, ни транспорт. Все встало!

С наступлением ночи Абхазия погружалась в кромешную темень, и тогда казалось, что она переставала существовать, ее словно вычеркнули из жизни. Грустным напоминанием о счастливом прошлом служили полыхавшие за Псоу разноцветьем огней рекламы Адлер, Кудепста, Хоста, Мацеста и Сочи. Всего в какой-то сотне метров — за рекой Псоу существовал совершенно другой мир — другая жизнь. В ресторанах, барах и кафе рекой лились водка, вино и коньяк. На танцплощадках гремела музыка, и тысячи отдыхающих наслаждались хмельной и беззаботной курортной жизнью. И вряд ли кто из них задумывался о том, что рядом с ними такие же, как и они, еще недавно граждане одной страны, разбирали развалины в поисках близких, рыли могилы и поминали умерших.

После победы, завоеванной такой страшной ценой, победители остались один на один со своей бедой. Блокада Абхазии, установленная ельцинской Россией 20 сентября 1993 года, наглухо отрезала ее от остального — сытого и благополучного мира. С того дня ни один железнодорожный вагон не пересек моста на реке Псоу, ни один корабль и катер не вошел в ее порты. Безжизненно застыли на приколе в аэропорту самолеты. Небо над Абхазией и море у ее берегов стали одной огромной «запретной зоной», и лишь маленькая щель пешеходного пограничного перехода на реке Псоу приоткрывалась на короткое время.

С раннего утра бесконечная очередь из стариков, женщин и детей выстраивалась на пограничном переходе. Не было в ней только мужчин: бездушные российские чиновники поспешили записать их всех скопом в террористы, и они стали «невыездными». В восемь часов полосатый шлагбаум поднимался над дорогой, и эта человеческая река, громыхая тележками, детскими колясками и всем тем, на чем можно было увезти муку, соль, керосин, бензин спички, устремлялась к Казачьему и блошиному рынкам. И так повторялось изо дня в день.

Прошло два месяца после окончания войны, но положение Абхазии и ее народа не изменилось. Лишь одна погода оставалась благосклонной к ним, и то ненадолго. Октябрь, побаловав теплом и ясной солнечной погодой, сменился сырым и промозглым ноябрем, вслед за ним пришел небывало холодный декабрь. Тяжелые свинцовые тучи заволокли небо, и нудный моросящий дождь с утра и до вечера поливал полуголодные и замерзающие города и поселки Абхазии. Порывистый северный ветер, вырвавшись из ущелий, безжалостно трепал деревья, срывал с них листья и, сбивая в грязные кучи, гонял по безлюдным улицам. И без того разрушенный войной Сухум, потеряв свои зеленые «бинты— повязки», стал еще страшнее и напоминал тело смертельно больного, сплошь изъеденное гноящимися язвами пожарищ и развалин.

Несмотря на все усилия ремонтных бригад, большинство котельных и кочегарок так и не удалось запустить, а кое-где восстановленное электроснабжение работало с перебоями и с трудом поддерживало еле теплившуюся жизнь города. Стылый холод вымораживал стены домов, и они превращались в настоящие холодильники. Их хозяева, пытаясь сохранить капли драгоценного тепла, старались без лишней нужды не выходить на улицу. Наступившая зима угрожала не только холодом, но и голодом. Незасеянные с прошлого года поля заросли густым бурьяном, загоны для скота после набегов гвардейцев и мародеров наполовину пустовали. Крестьяне, еле сводившие концы с концами, делились последним, но это мало облегчало положение горожан, особенно одиноких стариков, с каждым днем оно становилось все хуже.

Утлые турецкие суденышки, снаряженные махаджирами, и их капитаны, отваживавшиеся в октябре прорываться мимо грузинских сторожевых кораблей к абхазским берегам, с наступлением холодов и свирепых штормов перестали появляться на сухумском рейде. Единственный уцелевший портовый кран сиротливо смотрел стрелой в равнодушное и холодное небо. На городских складах и без того скудные запасы муки и пшена подходили к концу, бензина и солярки, которые выдавались только армии и флоту, едва хватало на одну заправку.

Очередной рабочий день в кабинете президента Абхазии Владислава Ардзинбы, единогласно избранного на этот пост парламентом республики 26 ноября, начинался с одного и того же: министры докладывали о том, сколько осталось килограммов муки, соли и крупы, литров бензина и солярки. Скудные запасы таяли на глазах, положение становилось все более угрожающим, не могли его поправить даже поставки из Адыгеи. Несмотря на все усилия ее президента Джаримова, большинство грузов застревало на складах российской таможни.

«Где взять хлеб?.. Где взять соль?.. Где взять мазут?» — повторял про себя как заклинание президент и рассеянно перебирал сводки, словно надеясь найти в них ответ. Но бесстрастные цифры говорили только об одном: запасы подходят к концу. Это был какой-то заколдованный круг, из которого ему пока не удавалось вырваться. Он с раздражением отшвырнул от себя эти ставшие ненавистными бумаги, встал из-за стола и прошел к окну.

За ним в серой пелене моросящего дождя свинцово-сизыми валами вздымалось штормовое море. Пенистые языки перехлестывали через парапет набережной и грязными лужами растекались по тротуару. Придвинувшийся к самой сухумской бухте горизонт был абсолютно чист. На нем давно не возникали дымы кораблей, последний турецкий сухогруз, отважившийся прорваться через блокаду и шторма, стоял на рейде полмесяца назад. И невольно теплая волна благодарности поднялась в груди президента к капитану корабля, его отчаянному экипажу и тем сотням, тысячам земляков-махаджиров, проживающих в Турции, которые и после окончания войны продолжали помогать словом и делом.

«Делом! Делом!» — повторил про себя Владислав Ардзинба, отошел от окна и пригласил из приемной дежурного телохранителя.