Читать книгу "Ланселот - Уокер Перси"

Оставив дверь открытой, я вернулся обратно, сел в качалку и стал думать ни о чем. Дышал. Взглядом скользил по границе света и тени от дверной ручки на полу из кирпичей, выложенных елочкой.

НАША ДАМА С КАМЕЛИЯМИ

Наверное, я задремал, потому что следующее, что я помню, это ощущение, что в комнате есть кто-то еще. И точно: она стояла прямо передо мной. Стало быть да, наверняка я дремал, иначе видел бы, как она вошла. Однако спал я, видимо, совсем недолго, потому что лунный луч на кирпичах не сдвинулся.

Прямо передо мной на стуле сидела женщина, которую я, казалось, должен знать, — во всяком случае, она, похоже, так считала. Явно она меня знала. Я вздрогнул, виновато улыбнулся и кивнул ей, заглаживая неловкость. Господи, ну ты же понимаешь, Парсифаль, в нашем округе всегда штук сорок женщин одного возраста, более-менее друг на друга похожих, причем они еще и с семьей твоей как-то связаны, но их имен не вспомнишь хоть тресни. Ни молодые, ни старые. Может, им тридцать пять, а может, и пятьдесят пять. Они по тридцать лет выглядят одинаково. То ли это мисс Ирма, то ли кузина Келли, а может, миссис Дженни Джеймс? Смуглые, располневшие и неотделимые от слухов об их прошлом. С каждой из них в прошлом что-то случалось, о чем у нас в семье не говорили, и каждую спас ее отец. Как, вы не помните, что произошло с Келли? Кажется, она сбежала с женатым мужчиной много старше себя. И последующие сорок лет они прожили душа в душу. Иногда они работают клерками или продают трикотаж — а вот кузина Келли, кажется, лет двадцать была любовницей судьи Джонса. В любом случае они переживут всех. Здоровьем обладают потрясающим. Посещают похороны, свадьбы и новогодние праздники. А что делают в промежутках — вообразить невозможно.

С уверенностью я знал только то, что находиться в моей голубятне эта дама имеет право. А также то, что она меня знает и мне полагается тоже ее знать. Она улыбалась мне как старому знакомому. Конечно же, она пришла укрыться от урагана в Бель-Айл как в самый крепкий дом по соседству.

Она сидела, словно проглотив аршин, но все-таки не без изящества, и поправляла на талии платье, выгодно подчеркивающее фигуру. Платье на ней было вязаное, оно идеально облегало ее бедра и пышную грудь.

Потом она выгнулась и села еще прямее. Спросить ее «Кто вы такая и что вам надо?» мне даже в голову не могло прийти.

У нее были темные с проседью тяжелые длинные волосы, красиво уложенные на голове. Вероятно, она их давно не мыла, так как я уловил запах немытых женских волос, который, впрочем, не воспринимался как нечто неприятное.

Я смотрел на нее. Она ласково улыбнулась, и глаза ее странно блеснули. Она была из тех женщин, Парсифаль, которых помнишь с детства, — они всегда были добры к тебе, хорошо отзывались о твоих родителях, говорили, какие мама с папой у тебя хорошие, и какой ты красавчик. В то же время родители при упоминании ее имени обменивались взглядами и умолкали.

Кроме того, она из тех пышных сорокалетних женщин, которые так привлекают пятнадцатилетних подростков, — ты ведь помнишь, как мы, играя в футбол, потные, уставшие и жизнерадостно бесстыжие валялись на траве в перерыве, и если мимо проходила такая женщина с идеально прямой спиной, полными бедрами и узкой талией, все замолкали, пока кто-нибудь не изрекал неизбежное: ну что, и у тебя слюнки текут?

Тут я заметил, что к ее плечу приколота камелия, и сразу удивился: камелиям сейчас не сезон, и тем не менее — да, большой телесно-розоватый цветок с целым пучком тычинок, пестиков, пыльцой и семяпочками.

Думаю, она была вполне реальна, но присутствие камелии я объяснить не могу. Легкая неловкость от того, что я никак не могу вспомнить ее имя, была чересчур знакома мне и ничуть не напоминала сон.

Она сказала, что пришла у меня укрыться (это ли не доказательство ее реальности, ведь во сне объяснения не нужны), но теперь передумала. Она не хочет обременять нас своим присутствием. Видимо, лучше ей пойти к городской родственнице, кузине Мейбел.

Но откуда у нее взялась камелия?

Она по-прежнему отзывалась обо всех положительно.

— Твой отец был истинным джентльменом. Такой тактичный, внимательный.

— Внимательный?

— Да, к Лили, твоей матушке. Ах, Лили! Какое прелестное и трогательное создание. Голубка. Не то что я. Я скорее похожа на воробья. Простая, но крепкая.

— Голубка?

— Ну, может, попугайчик-неразлучник. Она жила ради любви. Буквально. Без любви начинала чахнуть и погибать. И Мори понимал это. Как он умел понимать людей! Кроме того, осознавал свои пределы и умел мириться с ними. Он понимал ее отношения с Гарри и с этим тоже мирился. Святой был человек.

— А какие у нее были отношения с Гарри?

— Ты шутишь! Э, ни для кого это не было тайной.

— Они были любовниками?

— Много лет. Все знали. Так романтично! Они были, как Камилла и Роберт Тейлор.[123]

Все, кроме меня. Неужели всё все знают, кроме меня?

— Это было после… того, как отца судили?

— Да. Бедный Мори был совершенно раздавлен, хотя все это грязный политический трюк, и ничего ведь не доказали. Я думаю, и заболел-то он из-за того, что он называл бесчестьем. Ах, мужчины, мужчины — смешные! И он тоже — такой податливый. Но уж аристократ, ничего не скажешь!

Я рылся в отцовском ящике в поисках мелочи, которую он держал в специальных коробочках из-под пуговиц, и заметил что-то под его носками. Вот те на: десять тысяч долларов, новые темно-зеленые купюры, перетянутые обсыпанной тальком резинкой, аккуратная стопка, как книжка, и мне сразу в сердце — вжик, сладкое жало ужаса. Я пересчитал их. На ощупь купюры были не как бумага, а как жесткие лепестки, как листья, припорошенные пыльцой. Сердце билось медленно и сильно. Странно: я чувствовал, что мои глаза не просто смотрят, а что они расширились, остановились, чуть не вылезают из орбит. Они впитывают в себя деньги, пожирают их. Ибо здесь была тайна, терпкое средоточие позора. Шли минуты, а я все поедал деньги взглядом, переводя его то вправо, то влево, как делаешь, любуясь живописным полотном. Бесчестие слаще и загадочнее чести. В нем тайна. Честь не может быть тайной. Вот если бы разгадать эту тайну в средоточии бесчестья…

+++

После карнавала Гарри Виллс разоблачался в раздевалке за спортзалом, снимал с себя костюм герцога. Как всегда, все дурачились, выпивали и смеялись. Совсем не Роберт Тейлор — старый, с сизой щетиной, большим носом, волосатой грудью, животиком и тонкими ногами — не бизнесмен, скорее, бродячий торговец. Рядом с ним на скамейке поблескивали мокрые отпечатки стакана с виски. Кроме зеленого матерчатого шлема, перевязи с мечом и красных якобы кожаных ботфортов на нем уже не было ничего. Детородный орган как бы втянут, похож на здоровенную пуговицу поверх отвисшего венозного клубка. Когда он вдруг заметил меня, я все еще смотрел на него, разглядывал, не сводил глаз, и тут понял, что в его мозгу вяло шевельнулись два сопоставления. Первое: вот он, тот самый юный рыцарь футбола, пробежавший с мячом сто десять ярдов в игре против Алабамы. И второе: он же — сын Лили. (Господи, неужто я и его сын?) Эти два открытия соединились у него в единое розово-алкогольное сияние симпатии, а может, и любви. (Отцовской любви?) Неуверенно поднявшись на ноги, он об хватил меня за шею и возвестил присутствующим: «Вы знаете, кто это? Это Ланселот Лэймар, и вы все знаете, что он сделал!» Все знали, и это знание еще больше подогрело закипавшие в нем чувства. Поэтому он решил еще раз всем напомнить о моем достижении. «Этот мальчик не только пробежал с мячом сто десять ярдов, он еще и получил по разу от каждого игрока Алабамы, а от некоторых и не по одному. Вы что, ролик не видели?» Остальные герцоги с серьезным видом закивали головами. Все всё видели. Они выпили, налили мне и все пожали руку. Продолжая обнимать меня за шею, Гарри сел, усадил меня рядом, и я увяз в спертом духе застарелого перегара, табачного дыма и гениталий.