Читать книгу "Туристы - Кристин Валла"

Он сел на первую попавшуюся скамейку, сложил руки на коленях. Больше ему никуда не нужно спешить.

Впервые в жизни он занялся добыванием елки. Когда он вернулся, его встретила на площадке синьора Пануццо, издалека узнавшая его по дутой куртке и зимним кроссовкам. Она поглядела, как он вытаскивает из лифта елку.

– Так-так, – сказала она. – Кажется, Оливар на этот раз как следует отпразднует Рождество?

– У меня будут гости, – сказал Себастьян.

Лифт двинулся дальше наверх. За ним пополз хвост кабеля.

– И сколько же человек? – спросила синьора Пануццо.

– Четверо.

– Никак все с ночевкой?

– Нет, – сказал он. – Они остановились в гостинице.

– Вот и хорошо, – сказала синьора Пануццо. – А то сколько же они вылили бы горячей воды!

Себастьян затащил елку в прихожую. Синьора Пануццо отперла замок и вошла в гостиную, где были составлены разные вещи, не поместившиеся в загородном доме. Себастьян отправился на кухню за деньгами, приготовленными, чтобы расплатиться с квартирной хозяйкой. Когда она вышла в коридор, он протянул ей деньги.

– Ну, пока, увидимся через месяц. Счастливого Рождества, – сказала она.

– Счастливого Рождества, – пожелал в свою очередь Себастьян.

Он запер за нею дверь. Ее шаги постепенно смолкли. Он взглянул на лежащую на полу елку, достал ножницы и перерезал бечевку. Ветки распрямились и вытянулись в стороны. На каменный пол посыпались иголки.

– Дурак! – буркнул он тихо. – Надо было сперва поставить ее стоймя.

Он зашел в кухню, зажег газ и открыл духовку. Потом постоял у плиты и погрелся. Она грела не хуже камина. Над кухонным столом висел календарь с религиозными картинками. Себастьян подошел к столу и оторвал еще один листок. На этот раз он в виде исключения радовался приближающемуся Рождеству.

Себастьян проснулся под звуки центрифуг из «Лава и Лава». Те начинали вращаться в восемь часов, сотрясая перегородку между его комнатой и ванной. Глухо бурчали сушильные барабаны, словно голодное брюхо. У Себастьяна замерз нос. Через некоторое время он выбрался в ванную. Для этого сперва нужно было придумать какую-то мотивацию. Там он снял пижаму и осторожно, чтобы опять не сорвать, потянул за цепочку, спуская воду. Затем включил воду над ванной, дал ей немного стечь и только тогда, скорчившись в три погибели, полез поливаться под ручным душем. Как правило, вода была слишком горячая, но стоило отвернуть холодный кран, как она становилась совсем холодной. Он долго пробовал добиться нужной температуры, но в прошлом году наконец отчаялся. На каменном полу ступни сводило от холода. Он включил радио и принялся за бритье. Эминема сменила последняя песня «Coldplay». Ходили упорные слухи, что Гвинет Пэлтроу влюблена в их вокалиста. Себастьяну тотчас же невольно подумалось о бедолаге, который терпеливо мерз под дверью Криса Мартина, чтобы проиллюстрировать последнюю сплетню. Хотя ему уютно жилось в этой несколько запущенной квартире и фотографировать людей, спокойно позирующих на выбранном по желанию фоне, было гораздо легче, он не раз позавидовал тому бедолаге, желая оказаться на его месте.

Окна прачечной «Лава и Лава» опять запотели.

Страна стирки опять погрузилась в пелену тумана. Себастьян разглядел внутри нескольких женщин, проводящих время в ожидании, когда достирается их белье, за чтением газетенок с бульварными сплетнями. На Виа Чезаре Баттисти не было ни души, кроме кошки, торопливо трусившей через мостовую на продрогших лапках. Себастьян остановился, немного отступив от входа в лавку, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядят украшения над дверью. Да, все было как надо. Во всяком случае, много лучше елки. В лавке уже был Филиппо, он занимался тем, что вставлял портреты в рамки.

– Много сегодня работы? – спросил Себастьян.

– Сниматься никто не собирался, – сказал Филиппо, – но многие придут, чтобы забрать готовые фотографии.

Себастьян зашел в служебное помещение, достал из шкафчика бриошь и налил себе чашку кофе.

– Рождество на носу, – вздохнул Филиппо. – Больше ни на что времени не осталось.

– Может, пойдем сегодня вечером куда-нибудь пообедать? – спросил Себастьян.

– Пойдем, – сказал Филиппо. – Я уже договорился с Антонелло.

Себастьян сунул чашку из-под эспрессо под кран и облизал сладкие от бриоши пальцы.

– Один без меня управишься? – спросил он.

– Вполне, – ответил Филиппо. – А ты куда?

– В магазин за подарками, – улыбаясь сказал Себастьян.

– Ишь ты! – удивился Филиппо. – И для кого же?

– Для принцессы, – улыбнулся Себастьян.

Он двинулся в сторону площади Гарибальди, на которой кружилась неторопливая карусель, все места на ней были заняты ребятишками с застывшими на лицах улыбками. Зайдя в банк, он перевел деньги племянникам в Осло, а в парфюмерной лавке на Риначенте купил для мамы ее неизменные духи. В каком-то смысле это одновременно было подарком и для отца, чтобы от его жены хорошо пахло. Затем он зашел к кузнецу, чтобы забрать последний подарок.

В почтовом ящике лежали письмо и бандероль. Бандероль была от мамы, с традиционными шлепанцами. Примерив новые, он выкинул старые. Письмо было от Юлианны. Он положил конверт на кухонный стол и сел пить кофе. Пол под ногами гудел от крутящихся центрифуг. Просветы в жалюзи заполнила сплошная тьма. В квартире наверху супружеская пара приступила к исполнению воскресного ритуала: сперва двухчасовой скандал, за которым следовал десятиминутный секс. У чеха царила тишина. Дама приходила к нему вчера. Тональность шумового фона была самой разнообразной, и Себастьян различал соседей по голосам, деля их на альты, меццо и сопрано. В целом из них составлялся нестройный хор.

Но сегодня с этой стороны все было тихо.

Он сел за стол и развернул письмо. По его лицу растекалась улыбка, медленно, почти томительно. Он дважды перечитал письмо и погладил пальцем строчки. Затем снова сложил его. Они обменивались письмами каждую неделю, пересылая друг другу через границы листки бумаги с чернилами. Себастьян переехал в Италию, и она снова стала к нему поближе. Можно было поддерживать контакты и иными способами: текстовыми сообщениями, е-мейлом, телефонными разговорами, но ей он всегда посылал письма. На это требовалось время, но ему нравилось ждать. Разумеется, время ожидания затягивалось не потому, что она замолчала, а потому что долго идет письмо. Их слова путешествовали, их приносили человеческие руки и среди будней засовывали в почтовую щель. От ее листков исходил своеобразный аромат. Иногда они приходили измазанные, потому что она напачкала, когда писала. Он тоже иногда пачкал, когда писал, сидя в служебном помещении позади лавки или в веронском поезде, когда они с Филиппо отправлялись туда на футбольный матч. В поезде буквы скакали как попало, и он не забывал сделать в верхнем углу пометку «в поезде», чтобы она не подумала, будто это случилось от небрежного отношения. Да и не в том дело! Юлианна знала, какую добропорядочную жизнь он ведет. Она знала про него почти все: про рыбалки с Антонелло в венецианской лагуне, про то, что радиаторы в квартире нынешней зимой не отказывали, что «Кьево» удачно отыграл в очередном туре чемпионата, что он опять стал ходить в церковь и что будильник у него марки «Спид Квин» и весит сто килограммов. Время от времени он писал, что рядом никого нет, что он скучает. В письмах к ней он смелел и заходил в своей откровенности дальше, чем с кем-либо еще, позволял себе быть ласковым, а иногда говорить о глубоких вещах. Когда он писал ей о том, что рядом никого нет, он уже не чувствовал себя, как прежде, бесприютным. Ощущение бесприютности смягчалось при мысли о ней, принося покой. В человеке, так думал Себастьян, кроме потребности составлять карты континентов, живет и потребность составлять подробные карты своих собственных чувств и желаний. В географии его души Юлианна была теплой точкой. И в эту точку своей души он часто наведывался.