Читать книгу "Город с названьем Ковров-Самолетов - Наталья Арбузова"

Акции Ивана Оголтелова вновь поднялись. Согласно разошедшейся молве, именно он, а не кто иной, во главе артели благочестивых строителей отразил нападенье сатанинских сил на восстанавливаемый храм. И женщина, та самая, золотая рыбка, что сорвалась с крючка тогда, в октябре, сама остановила «вольво» возле его объекта. Машина была вишневая, женщина темно-русая. Москвичка, построила в деревне Мостки за Кочнёвым двухэтажный деревянный дом-скворечник рядом с купленной вросшей в землю избушкой. Жила там не всегда, а когда вздумается. Что ей было нужно – поди знай. Посадила состоявшегося героя патриотического эпоса на переднее сиденье, умыкнула в свою спальню-шкатулочку, пропахшую лавандой, а за машиной летело легкое как дуновенье имя: Дуня. Наутро достала из своей шкатулки если не алмаз, то и не совсем стекляшку. Часть дурных Ивановых свойств отступила на месяц. Когда по утрам Дуня сама привозила друга к месту благородной деятельности, можно было и впрямь подумать: подвижник. Выходил из машины с глубоко запавшими глазами. Небось не поклоны бил ночами, но выглядел очень и очень недурственно.

А собственно говоря, откуда он взялся? сколько ему лет? кто его родители? Вырос из мальчиков, как все – по счастью, в Москве. Отец работал, скорее числился, в научно-исследовательском институте, как все тогда. Зато мать – главбух очень крупного универмага, отнюдь не как все. Бабушка с материнской стороны из деревни, как многие. Младшая сестра ничем не примечательна, как большинство добрых людей. Окончил школу, как все, десять не то одиннадцать классов. Не поступил, или не поступал, работать не стремился. Повадился, надевши военную форму, стоять в карауле на всевозможных мероприятиях национал-патриотической партии. Выправка у него, юноши вообще говоря болезненного, была на редкость хороша. Мероприятий оказалось много – платили мало. Мать содержать сына, при всех своих левых доходах, отказалась. Но уж нашлись другие, более заинтересованные дамы среднего возраста. Тут на беду были отпущены цены, и кормить кого бы то ни было, хошь самого купидона, оказалось накладно. В город Ковров Иван заехал на какое-то патриотическое сборище. Нечаянно напился на банкете и был наутро забыт при всеобщем организованном отъезде. Из гостиницы его быстро выдворили, денег на дорогу не было, проводники за так не сажали. Ехать же подобно мне, автору, на многих местных поездах он, избалованный, побоялся. Однако его избалованность вскоре подверглась еще большему испытанью. Женщина самого низкого пошиба, надеясь на взаимность, бесплатно поселила его у себя в ужасающих условиях, однако ж кормить не осилила. Другого пристанища Иван не нашел.

Не падая духом, вознамерился он учредить в городе Коврове музей воинской славы, об открытии коего подал официальное прошенье в горвоенкомат. Бумагу положили под сукно, Иван же на свой страх и риск стал рыскать по лесам и деревням в поисках экспонатов для будущего музея. Читатель имел удовольствие познакомиться с моим героем в момент, когда впервые получил он малую выгоду от затраченных усилий. Далее по тексту.

«Послушай, Олег, – сказал Федор Стратилатов, сидя с ним, с Олегом, за столиком под заботливым взором Настасьи, – Иван растет в общественном мненье, нам это на руку. Восстановленье церкви дело благое, но временное. Взял бы ты его приказчиком на свой заводик там же, в Кочнёве!» – «О Господи, уже все пронюхал, – обреченно подумал Олег Старчеусов, – теперь мне и с того производства платить за крышу». Вслух же произнес: «Добро… чуть поздней… как с тем объектом закончим». То есть после завершенья реконструкции храма. Будущее легендарной личности тем самым становилось обеспеченным, ибо нет у нас предприятий устойчивее теневых.

Да уж, секреты… будто Ужиха про заводик в Кочнёве не знала… как не так. Молчала, не считала нужным раскрывать карты. Предпочитала напустить Федора Стратилатова, крыша – теневой налог. Дала Олегу Старчеусову год налоговых каникул, пусть обрастет. Теперь – стричь. Знала, гада, и любимчик ее отец Венедикт знал, потому туда и рвался. План созданья прихода в Кочнёве промеж ними двумя, котом Базилио и лисой Алисой, давно обсуждался. Ждали лишь удобной минуты, и дождались.

Дождались посеребренные поля, дождалась прозрачная даль первых пробных ударов колокола. Пришел в движенье отрешенный воздух, колеблемый звонаревой рукой. Полетела весть – храм, храм… Божий дом, Божий дом… Уж привезен был на длинной платформе здоровенный крест, и дело стало за малым – водрузить.

В землянке, предусмотрительно вырытой еще до морозов, шустро горел огонь. Железную печурку военного времени неизвестные солдатики подтибрили в сарае у дедушки Николая Федотова – Иван Оголтелов не распознал в ней экспоната, а у старика давно было паровое отопленье. Разношерстный взвод заблаговременно запасся картошкой, свеклой, морковкой и кукурузой с полей. Раздобылись ребята и солдатским котелком, тоже в хозяйстве деда Кольки. Плохо смотрел внештатный сотрудник несуществующего музея боевой славы. Сидели в одних гимнастерках и пели с чувством: бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза, и поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза. Нашлась и гармонь, тоже сороковых годов – парни по всем статьям обыграли Ваньку Оголтелова. Гармониста выдвинули из своих рядов, и водки было – залейся. Новый склад Олега Старчеусова еще не поспел, а под старый сделали грамотный подкоп, к которому всегда тяготела русская военная мысль: он привел свое войско под Казань-городок, он подкопом подкопался под Казанкой под рекой. В общем, зимовали край поля, слушая, как звонарь звонить учится.

У Дуни отопительные батареи подняты на второй этаж. Наверху теплая светелка, откуда можно без конца глядеть вверх по теченью равнинной извилистой речки – сейчас она подо льдом. Отсюда видна Иванова церковь. До Рождества осталось всего ничего, нынче водружают крест. В большом пуховом платке Дуня сидит перед панорамным окошком с двойным стеклом. Под стенами храма точно муравьи суетятся рабочие – тащат, тянут лебедкой, подымают крест. Ветер, налетев, ударяет им о стену, люди пытаются сдержать. Вот он поднят, и вдруг сорвался, упал… плохая примета. Заменили канат, и все по новой. Завтра открывается музей боевой славы – Дуня прозвонила многое множество московских телефонов и выбила. Экспонаты прислали из запасников. Снова крест наверху – удержали, ставят, закрепляют. Ударили в колокол. Снизу сигналит машина. Надо же, режиссер сам приехал… значит, победа – ее условия приняты. Не оставив Ивану ни ключа, ни записки, уезжает в Москву.

Через час по водружении креста в холодную, не отделанную изнутри, наскоро вымытую церковь Олег Старчеусов привез на джипе номер два обоих батюшек – шкодливого отца Венедикта и немногим лучшего отца Георгия. Освятили, повесили праздничную икону Рождества Богородицы и еще парочку. Оставили кой-какую утварь, пообещав назавтра рождественскую всенощную. Весь день подъезжали, подходили люди, кто с образом, кто с вышитым полотенцем, кто с бархатным покрывалом, кто с медным подсвечником. Дарили, обряжали оскверненный родителями храм, выводили корявые записки за упокой их душ. Долго толклись на паперти, по крохам ловя благодать. А перезвон уговаривал: все едино, все едино… в храм идите, в храм идите! И Марь Петровна Ужиха обзванивала мелких предпринимателей, строго прося пожертвований.

Об отъезде Дуни Коробовой доброхоты немедленно сообщили Олегу Старчеусову, во всех душераздирающих подробностях. В сочельник с утра он извлек безутешного Ивана из рабочей бытовки, водворил в комнатушку при новом складе, пока доверив ему учет и ночную отгрузку. А этой не пойми какой всего наилучшего – пусть пробьется, если сумеет. Иван постелил ватник на сетчатую кровать без матраца, завалился одемши-обумши спиной к батарее и проспал до темноты. Спал, и какие-то серебристые привиденья вторгались в его безнадежные сны. Конечно, вторгались, еще бы не вторгнуться – его комнатка была единственным незащищенным местом в новой складской пристройке. Покуда он блуждал в глубинах своего отчаянья, серебристые вынули из-под подушки ключи, открыли железную дверь. И – носить вам не переносить, таскать не перетаскать.