Читать книгу "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - Сэмюэл Блэк"

Последнюю фразу я произнес с легкой иронией. Никколо понимающе кивнул мне:

— Ах, если бы я только мог перестать носиться по коридорам власти и осесть в тихой и скромной пыльной конторе… И вы, как я полагаю, предпочли бы целыми днями заверять скучные документы, чем быть самым знаменитым художником Италии. Насколько счастливее мы с вами могли быть, если бы не вмешательство жестокой Фортуны…

Он рассмеялся, я улыбнулся, а Стефания взяла нас под руки. Она выказала свою радость по поводу того, что у нас оказалось так много общего, поскольку теперь она не будет чувствовать себя виноватой, оставив нас ненадолго, чтобы проверить готовность угощений.

После ее ухода атмосфера между нами, казалось, изменилась. Комната вдруг словно уменьшилась, повеяло холодным ветерком. Никколо взглянул на меня другими глазами. Или, быть может, он просто снял маску?

— Итак, — вопросительно произнес он таким тоном, точно именно к этому вопросу исподволь вел весь наш разговор. — Что вы думаете о вашем новом покровителе?

Я задумчиво помолчал. Потом, намеренно повысив голос, чтобы его могли расслышать за дверью, сказал:

— Боюсь, Никколо, что вас ввели в заблуждение. Ваш коллега Франческо Содерини пытался соблазнить меня в Урбино и спросил, не соглашусь ли я обеспечивать Синьорию сведениями о планах герцога. Видимо, он полагал, что я принял его предложение, но…

— Он ошибался.

— Увы. Я не умею шпионить, Никколо. Да и не испытываю склонности к такой деятельности.

— Я понимаю, — кивнув, сказал он.

— Мне жаль, если это расстроило ваши планы, — заметил я, понизив голос.

— Ничего… я вас отлично понимаю. Люди типа Франческо порой считают, что взгляды других людей не отличаются от их собственных. Они воображают, что все видят этот мир точно так же, как они. — Сделав большой глоток вина, он откинулся на спинку кресла и добавил: — Но, как ни странно, его ограниченность обеспечила мне приятный, свободный от службы вечер. Теперь, когда стало ясно, что мне не придется собирать никаких сведений, я могу просто успокоиться… и насладиться общением с вами.

Мы углубились в воспоминания о знаменитых местах Флоренции и некоторых известных личностях. Вспомнили Медичи, и разговор естественным образом свернул на личность Лоренцо Великолепного, его покровительство искусству, его поэтический дар. Никколо, как оказалось, тоже баловался стихами по молодости. Неизбежно мы начали обсуждать соперничающие достоинства поэзии и живописи.

Поэт может дать точное описание небес, рек, лиц… но художник может изобразить их так, что они будут выглядеть как настоящие.

Вернувшаяся Стефания, казалось, приятно удивилась, обнаружив, что мы увлеклись отвлеченной дискуссией. Подобные споры мне доводилось вести частенько. По молодости я нередко сердился и начинал нести нечто невразумительное, но теперь уже выучил назубок все аргументы моих оппонентов и спокойно опровергал их один за другим, словно слуга, призванный погасить свечи.

Ну-ка скажите мне, что ближе индивидууму — имя или образ? Имя человека меняется в других странах, но его образ меняет только смерть…

— Моя рекомендация, — заключил я, — не пытаться обременять себя словами, если только не доведется говорить со слепым.

Никколо, подобно большинству защитников письменного слова, начал возмущаться такой противоречивой логикой и, вероятно, догадываясь, что мое владение латынью является зачаточным, зачастил для поддержки своих представлений цитатами из Платона, Цицерона и прочих классиков.

— Любой, кто приводит в споре мнения древних мудрецов, пользуется не своим умом, — заявил я, — но всего лишь памятью. Конечно, легче напиться у фонтана, чем тащиться к роднику.

К моему удивлению, Никколо расхохотался:

— На самом деле, тут я согласен с вами. Любой дурак может цитировать древних, изображая из себя знатока и умника. Хотя это вовсе не означает, что он имеет хотя бы малейшее представление, о чем, в сущности, они говорили.

— Ах, как я рада, что вы наконец сошлись хоть в каком-то мнении, — сказала Стефания. — Ведь нам уже пора подкрепиться. И согласитесь, неразумно вести пылкие отвлеченные споры, вкушая земную пищу. Можно легко подавиться словами.

ДОРОТЕЯ

Я пригласила их к столу, и мы заняли свои места: Леонардо — справа от меня, а Никколо — слева. Как приятно видеть их вместе, сознавая себя устроительницей их знакомства. Просто на случай, если вы удивились, герцог не приказывал мне сводить их за ужином. Мои побуждения в такой встрече исключительно личные и совершенно невинные. Здешняя жизнь являлась неутешительной смесью скуки и страха, а общение с Никколо и Леонардо давало желанное отвлечение от обеих неприятностей.

В течение всего ужина я изо всех сил старалась вставить хоть слово, но такая ситуация скорее радовала меня, чем раздражала. Разговор этих двух флорентийцев представлял собой показательный урок в искусстве ведения дискуссий. Они неизменно оказывались правыми, даже если заблуждались. Никколо спорил, точно забивал гвозди, один за другим, в крышку гроба, внутри которого лежал его живой оппонент. Леонардо парировал с искусством опытного фехтовальщика, так виртуозно создавая перед вами череду прекрасных образов, что вы воспринимали их без малейших усилий, едва ли даже замечая блеск острейшей стали.

Вечерняя трапеза продолжалась, и я с удовольствием внимала их ученым рассуждениям о математике, о природе и религии, пока вдруг Никколо не начал высмеивать священников. Я тут же глянула на Леонардо, испугавшись, что он обидится, но его это так развеселило, что он впервые при мне безудержно расхохотался — словно мальчишка, забывший обо всем на свете, кроме понравившейся ему шутки.

Никколо тоже, казалось, пребывал в счастливой беззаботности. Он едва даже замечал меня, не потому что избегал моего взгляда, но потому что его настолько увлекло общение с Леонардо, что мое присутствие для него стало призрачным, а скорее — второстепенным. Только когда разговор коснулся герцога, он вспомнил обо мне и, бросив прищуренный взгляд в мою сторону, начал взвешивать каждое слово, сознавая, что все они будут доложены Чезаре. Мне хотелось сказать ему, что он может говорить свободно, что герцога теперь интересуют не его мысли или слова, а только его действия; но я понимала, что Никколо все равно не поверил бы моим словам. Поэтому я хранила молчание до окончания нашего ужина. Потом мы обнялись с ними на прощание, и я, стоя в дверях, смотрела, как они уходили вместе по коридору, продолжая увлеченную беседу. Теперь они могли свободно говорить все, что на самом деле хотели сказать.

НИККОЛО

По пути к апартаментам Леонардо он прошептал мне:

— Есть кое-что, о чем я хотел предупредить вас. Когда я встретился в Ареццо с Вителлодзо Вителли, он показал мне один список…

— И в нем было мое имя.

— Верно. Вы уже знаете?