Читать книгу "Левиафан - Борис Акунин"

Во дворце моего отца есть четыре зала, гдепроводились официальные церемонии: в Северном — зимние, в Южном — летние, вВосточном — весенние и в Западном — осенние. Если вы помните, об этомрассказывал покойный Свитчайлд. Там, действительно, есть настенная роспись,изображающая горный ландшафт, вид на который открывается через высокие, от поладо потолка окна. Прошло много лет, но стоит мне зажмуриться, и я вижу передсобой этот пейзаж. Я много путешествовал и многое видел, но в мире нет зрелищапрекрасней! Отец зарыл ларец под большим бурым камнем, расположенным на однойиз гор. Какой из множества горных пиков имеется в виду, можно узнать,поочередно приложив платок к изображениям гор на фресках. Та, чей силуэтидеально совпадет с тканью, и хранит сокровище. Место, где следует искатькамень, обозначено пустым глазом райской птицы. Конечно, даже человеку,знающему, в каком секторе нужно искать, понадобились бы долгие часы, а то идни, чтобы обнаружить камень — ведь зона поиска охватывала бы сотни метров. Нопутаницы возникнуть не может. В горах много бурых валунов, но на обозначеннойчасти склона такой всего один. «Соринкой в глазу бурый камень, один среди серыхкамней», — гласит запись в Коране. Сколько раз я представлял себе, какразобью на заветной горе палатку и не спеша, с замиранием сердца, буду бродитьпо обозначенному склону в поисках этой «соринки». Но судьба распорядиласьиначе.

Что ж, видно, изумрудам, сапфирам, рубинам иалмазам суждено лежать там до тех пор, пока землетрясение не столкнет валунвниз. Даже если это произойдет через сто тысяч лет, с драгоценными камняминичего не случится — они вечные.

А со мной покончено. Проклятый платок забралвсе мои силы и весь мой разум. Жизнь утратила смысл. Я раздавлен, я сошел сума.

— И тут он совершенно прав, —заключил комиссар, откладывая половинку листка. — Все, на этом письмообрывается.

— Что ж, Ренье-сан поступилправирьно, — сказал японец. — Он недостойно жир, но достойно умер. Заэто ему многое простится, и в средуюсем рождении он поручит новый сянсисправить свои прегресения.

— Не знаю, как насчет следующего рождения, —Бульдог аккуратно сложил листки и убрал в черную папку, — а моерасследование, слава Богу, закончено. Отдохну немножко в Калькутте, и назад, вПариж. Дело закрыто.

И тут русский дипломат преподнес Ренатесюрприз.

— То есть как з-закрыто? — громкоспросил он. — Вы опять торопитесь, комиссар. — И обернулся к Ренате,наставив на нее два стальных дула своих холодных голубых глаз. — А развемадам Клебер нам ничего не расскажет?

Кларисса Стамп

Этот вопрос застал врасплох всех. Впрочем нет,не всех — Кларисса с удивлением поняла, что будущая мать нисколько нерастерялась. Она, правда, едва заметно побледнела и на миг закусила пухлуюнижнюю губу, но ответила уверенно, громко и почти без паузы:

— Вы правы, мсье, мне есть что рассказать.Но только не вам, а представителю закона.

Она беспомощно взглянула на комиссара и смольбой произнесла:

— Ради Бога, сударь, я бы хотела сделатьсвое признание наедине.

Похоже, события приняли для Гоша совершеннонеожиданный оборот. Сыщик захлопал глазами, подозрительно посмотрел наФандорина и, важно выпятив двойной подбородок, прогудел:

— Ладно, идем ко мне в каюту, коли вамтак приспичило.

У Клариссы создалось ощущение, что полицейскийпонятия не имел, в чем именно собирается признаваться ему мадам Клебер.

Что ж, комиссара трудно было в этом винить —Кларисса и сама не поспевала за стремительным ходом событий.

Едва за Гошем и его спутницей закрылась дверь,Кларисса вопросительно взглянула на Фандорина, который один, кажется, точнознал, что именно происходит. Впервые за день она посмела посмотреть на него воттак, прямо, а не искоса и не из-под опущенных ресниц.

Никогда еще она не видела Эраста (да-да, просебя можно и по имени) таким обескураженным. Его лоб был наморщен, в глазахзастыла тревога, пальцы нервно барабанили по столу. Неужто даже этот уверенный,обладающий молниеносной реакцией человек утратил контроль над развитиемсобытий? Минувшей ночью Кларисса уже видела его смущенным, но не болеемгновения. Тогда он быстро пришел в себя.

А было так.

После бомбейской катастрофы она три дняпросидела в своей каюте. Горничной сказалась нездоровой, ела у себя, апрогуляться выходила только под покровом ночи, как какая-нибудь воровка.

Со здоровьем все было в порядке, но какпоказаться на глаза свидетелям ее позора, а особенно ему? Подлец Гош выставилее на всеобщее осмеяние, унизил, облил грязью. А хуже всего, что его даженельзя уличить во лжи — все правда, от первого до последнего слова. Да, сразуже после вступления в права наследства помчалась в Париж, о котором столькослышала, столько читала. Как мотылек на огонь. И опалила крылышки. Достаточнотого, что эта постыдная история лишила ее последних крох самоуважения, тактеперь еще все знают: мисс Стамп — блудница, доверчивая идиотка, презренная жертвапрофессионального жиголо!

Два раза справиться о здоровье наведываласьмиссис Труффо. Разумеется, хотела насладиться зрелищем клариссиного унижения:притворно охала, сетовала на жару, а у самой бесцветные глазки так и светилисьторжеством — мол, что, милочка, кто из нас настоящая леди?

Зашел японец, сказал, что у них принято«наносить визит соборезнования», если кто-то хворает. Предлагал врачебныеуслуги. Смотрел участливо.

Наконец, постучался и Фандорин. С ним Клариссаразговаривала резко и двери не открыла — сослалась на мигрень.

Ничего, говорила себе она, уныло поедаябифштекс в полном одиночестве. Перетерпеть девять дней до Калькутты. Подумаешь— девять дней просидеть взаперти. Сущая ерунда, если провела в заточении безмалого четверть века. Здесь ведь лучше, чем в тетушкином доме. Одна, вкомфортабельной каюте, с хорошими книгами. А в Калькутте тихонечко соскользнутьна берег и тогда-то уж, действительно, открыть новую, незапятнанную страницу.

Но на третий день к вечеру стали одолеватьмысли совсем иного рода. О, как прав был Бард, написавший:

Есть сладость обретения свободы,

Когда утратишь все, чем дорожил!

Выходило, что и в самом деле терять нечего.Поздно вечером (уж миновала полночь) Кларисса решительно привела в порядокприческу, чуть припудрила лицо, надела так шедшее ей парижское платье цветаслоновой кости и вышла в коридор. Качка бросала ее от стены к стене.

Стараясь ни о чем не думать, она остановиласьу двери каюты 18, поднятая рука замерла — но на мгновение, всего на одномгновение — и Кларисса постучала.