Читать книгу "Мировая война Z - Макс Брукс"

— Ничего не подошло?

— (Улыбается). Это не Америка, где огнестрельного оружия больше, чем людей. Доказанный, кстати, факт: отаку из Кобэ выкрал эту информацию прямо из вашей Национальной стрелковой ассоциации.

— Я имел в виду инструменты: молоток, монтировка…

— Какой «белый воротничок» станет сам заниматься ремонтом? Я подумал о клюшке для гольфа — их было навалом — но вспомнил горький опыт человека из квартиры напротив. Мне, правда, попалась алюминиевая бейсбольная бита, но ею столько пользовались, что она совсем погнулась и была бесполезна против сиафу. Я смотрел везде, поверьте, но ничего достаточно твердого, тяжелого или острого, чем можно обороняться, не нашел. Я уже подумал, что на улице мне повезет больше — вдруг попадется дубинка мертвого полицейского или даже солдатская винтовка.

Эти мысли едва не стоили мне жизни. Я был в четырех этажах от земли, болтался почти на конце веревки. Каждый раз я вязал веревку так, чтобы хватило на несколько этажей. Оставался последний этап. План отхода уже был готов: приземлиться на балкон четвертого этажа, влезть в квартиру, взять новые простыни (к тому времени я уже бросил искать оружие), соскользнуть на землю, стащить мотоцикл получше (хотя я не представлял, как на нем ездить) — и унестись вдаль, словно какой-нибудь босодзоку[53]из старых добрых времен. Может, даже прихватить по пути девчонку-другую. (Смеется). Голова уже еле соображала. Если бы даже первая часть плана сработала и я добрался до земли в том состоянии… ну, главное, что не добрался.

Я приземлился на балконе четвертого этажа, обернулся к стеклянной двери и столкнулся лицом к лицу с сиафу. Это был молодой человек, лет двадцати, в порванном костюме. Ему откусили нос, и он скользил окровавленным лицом по стеклу. Я отпрыгнул, схватил веревку и попытался залезть обратно наверх. Руки не повиновались совершенно. В отчаянии я начал раскачиваться из стороны в сторону, надеясь оттолкнуться от стены и перебраться на соседний балкон. Стекло разбилось, и сиафу потянулся к моим ногам. Я рванулся что было сил… и промазал.

Я разговариваю с вами сейчас только потому, что, падая, случайно попал на балкон ниже того, к которому примеривался. Я опустился на ноги, по инерции пробежал вперед и чуть не свалился вниз с другого конца балкона. Потом проковылял в квартиру и тут же огляделся в поисках сиафу. В гостиной было пусто, из мебели только маленький традиционный столик, придвинутый к двери. Хозяин, наверное, тоже совершил самоубийство. Я не чувствовал гнилостного запаха, потому решил, что он выбросился из окна. Одного понимания, что я один, одной небольшой дозы облегчения хватило, чтобы ноги мне изменили. Я сполз по стене гостиной, почти теряя сознание от усталости. На противоположной стене висела коллекция фотографий. Хозяин квартиры был стар: судя по фотографиям, он провел очень насыщенную жизнь. Большая семья, много друзей, поездки в самые интересные и экзотические места по всему миру. Я никогда даже не мечтал о том, чтобы выбраться из собственной комнаты, не говоря уже о таком стиле жизни. Я пообещал себе если мне будет дано выбраться из этого кошмара, я не просто выживу, я буду жить!

Взгляд упал на еще один предмет в комнате, камидана традиционное синтоистское святилище. На полу рядом что-то лежало, наверное, записка самоубийцы, которую, должно быть, сдуло ветром, когда я вошел. Оставлять ее так не хотелось. Я похромал через комнату и нагнулся, чтобы поднять бумажку. Во многих камидана есть маленькое зеркальце в центре. Краем глаза я заметил, как кто-то выходит из спальни.

Всплеск адреналина, и я мигом развернулся. Старик покачивался на месте. Судя по его виду, он ожил совсем недавно. Старик протянул ко мне руки, я отшатнулся. У меня еще тряслись ноги, и он сумел поймать меня за волосы. Я извернулся, пытаясь высвободиться. Мертвяк подтянул мою голову ко рту. Для своего возраста старик был удивительно силен, даже сильнее меня. Но кости оказались хрупкими, я услышал треск, когда схватился за руку, державшую меня за волосы. Я пнул его в грудь, он отлетел, сломанная рука оторвалась совсем и повисла у меня на волосах. Мертвяк стукнулся о стену, фотографии упали, осыпав его стеклянными осколками. Он зарычал и снова двинулся ко мне. Я попятился, напрягся и схватил его за вторую руку. Потом завел ее мертвяку за спину, сжал его загривок и с ревом, которого никогда от себя не ожидал, толкнул сиафу на балкон и выбросил его на улицу. Он упал на асфальт лицом вверх, не переставая шипеть на меня, несмотря на разбитое тело.

В дверь внезапно застучали. Нашу возню услышали другие сиафу. Теперь я действовал на инстинкте. Заскочил в спальню старика и принялся срывать простыни с кровати. Прикинул, что много их не понадобится, всего натри этажа, и вдруг… я застыл, как те, на фотографии. Вот что привлекло мое внимание, один последний снимок на голой стене его спальни. Черно-белое, шероховатое семейное фото. Мать, отец, маленький мальчик и скорее всего тот самый старик в молодости, в военной форме. Он что-то сжимал в руке: у меня едва не остановилось сердце, когда я понял, что именно. Я поклонился человеку на фотографии и едва не со слезами на глазах сказал: «Аригато».

— Что было у него в руке?

— Я нашел его на дне сундука в спальне, под стопками связанной бумаги и потрепанными остатками военной формы со снимка. Ножны были зеленые, акулья кожа на рукояти стерлась, но сталь клинка… ярче серебра, не заводская штамповка… легкий полукруглый изгиб и длинный прямой конец. Плоские широкие линии, складывающиеся в кику-суи, императорскую хризантему, и настоящая, не травленная кислотой река окаймляли закаленное лезвие. Изысканная работа, и явно выкован для боя.

(Я показываю на меч рядом с ним. Тацуми улыбается).

Киото, Япония

Сэнсэй Томонага Идзиро точно узнает, кто я, за несколько секунд до того, как я вхожу в комнату. Я определенно хожу, пахну и даже дышу как американец. Основатель японского Татенокаи, или «Общества защиты», приветствует меня поклоном и рукопожатием, потом приглашает сесть перед ним. Кондо Тацуми, заместитель сэнсэя, делает нам чай, потом садится рядом со старым хозяином. Томонага начинает интервью с извинений за неудобства, которые мне может причинить его внешний вид. Безжизненные глаза сэнсэея не видят с раннего юношества.

— Я хибакуся. Я потерял зрение в 11.02 девятого августа 1945 года по вашему календарю. Я стоял на горе Компира, наблюдал за возможной угрозой с воздуха вместе с несколькими ребятами из своего класса. В тот день было облачно, так что я скорее услышал, чем увидел Б-29, пролетающий низко над головой. Один-единственный Бсан, возможно, разведчик, даже докладывать не о чем. Я едва не рассмеялся, когда мои одноклассники попрыгали в щель, и не сводил глаз с долины Ураками, надеясь разглядеть американский бомбардировщик. Вместо него я увидел вспышку, а дальше — темнота.

В Японии хибакуся, «выжившие после бомбардировки» занимали отдельное место на социальной лестнице. К нам относились с сочувствием и печалью: жертвы и герои, символы трагического прошлого. Но как человеческие существа мы являлись нечем иным, как изгоями. Ни одна семья не одобрила бы брак своего ребенка с одним из нас. Хибакуся были нечистой кровью в незапятнанном генетическом он-сене[54]Японии. Я глубоко переживал позор: не просто хибакуся, но обуза из-за своей слепоты.