Читать книгу "Апология чукчей - Эдуард Лимонов"

— О, у него и «товар» есть дома. (Гришка)

На языке того времени «товар» был синонимом современного «телка». Чаще употреблялся во множественном числе: «товары».

— Пошли. (Кот) Паспорт твой пока у нас будет. Будем уходить — вернем.

Гришка снимает муляж с плеча щуплого, просовывает руку под хлястик его пальто, и так они идут, как обнявшиеся пьяные. Эд и Кот сзади.

— На кой мы туда идем, мать-перемать. (Кот) Григорий — псих ненормальный.

— Зайдем, выпьем и уйдем. (Эд, примирительно) Очень уж холодно.

— Не нравится мне эта идея. Лучше б не заходить. (Кот)

Кот оказывается очень прав.

Квартира номер три на первом этаже. Щуплый звонит несколько раз, и как-то по-особому звонит.

Кот смотрит на Эда, Эд на Кота. Нарастает тревога.

— Сейчас откроет. (Щуплый. Он улыбается)

Дверь распахивается. На пороге — здоровый мужик средних лет. На мужике — «москвичка», такой буклированный полушубок на вате, модный в те годы у провинциалов. «Москвичка» распахнута, грудь у мужика голая, а за поясом у мужика… топор.

— Вот, привел сопляков, ограбить хотели!

— Проходите, грабители. Сейчас мы вам бошки отрубим! (Мужик в «москвичке»)

В то время как он произносит эту страшную фразу, мужик уже втягивает в квартиру Гришку. Из-за спины мужика выскакивают не один и не два, а может, пять мужиков, втаскивают троих подростков в квартиру.

Девочка-подросток там действительно есть, неизвестно, дочь Щуплого или нет. Девочка улыбается и включает радиоприемник (с зеленым глазком) на всю мощность. Шаляпин: «Милей родного брата блоха ему была!.. Блоха-ха-ха-ха-ха!»

На подростков падают удары. Бьют, бьют, бьют. Но не режут и не убивают. Кровь, сопли, распухшие сбитые носы и месиво из губ.

— Хватит. Коза, убавь Шаляпина, (тот, что в «москвичке»)

Шаляпин уже поет «А ночь пришла, она плясала, пила вино и хохотала…»

— Вставайте, сопляки. (тот, что в «москвичке») Получили урок, и будет. Злой, налей пацанам по сотке! И закусить поставь. Грабители, мать-перемать-мать-мать! Птенцы вы…

Тот, что в «москвичке», снимает «москвичку». Топор кладет на стол. Разглядывает муляж ТТ.

— А что, неплохо сделан, (тот, что в «москвичке») Веса только не хватает. Такие вещи нужно лить из свинца. Злой, налей и мне, я с сопляками выпью!

Через час их выпроваживают на улицу. Теперь им не холодно, но больно. Они пьяные.

Они отходят подальше от злополучного дома и в недостроенном стадионе оттирают окровавленные физиономии снегом.

— Вы поняли, мы попали на воровскую малину. (Кот)

— Хорошо не на мусорскую. (Гришка)

— А ты молчи, Григорий, мать-перемать-мать, из-за тебя всё и случилось. (Кот)

— Кто же мог знать? (Гришка)

— Голову надо иметь на плечах, а не кастрюлю. (Кот)

— А чего же вы за мной пошли? (Гришка)

— Слабость проявили. (Эд, задумчиво) Сколько они нам дали?

— Сейчас скажу, посчитаю. (Кот считает бумажки) Сорок рублей!

— О, совсем неплохо! (Гришка)

— Ну да, мне, кажется, зуб выбили эти урки. (Кот)

— По домам или продолжим, джентльмены? (Гришка)

— Не, будет, хватит на свою жопу приключений искать.

Кот делит деньги на всех плюс одна доля «на общак». Как у взрослых. Со стороны глядя: три оборвыша, персонажи лондонских романов Диккенса с жалостным сюжетом: «Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал».

Жмут друг другу руки и расходятся, сплевывая кровь.

Эд бредет один, мимо гаражей, мимо профтехучилища, намеренно замедляя шаги. Он не хочет появляться с окровавленной физиономией на глаза родителям. Хочет дождаться, когда они лягут спать. Тогда он умоется на кухне коммуналки и прокрадется в комнату, где ляжет спать, не включая света.

Проходя мимо единственной в поселке пятиэтажки, он сворачивает во двор. Там обычно сидят ночь-заполночь доминошники, стуча о ветхий стол, гоняют мяч подростки. Но в такой лютый холод там, конечно же, никого нет, уверен Эд. Он заходит во двор, чтобы убить время. И во дворе воистину никого нет. Пусто.

От мусорного бака с пустым ведром всё же идет живая душа, небольшая фигурка: Людка, рыжая девочка, училась с Эдом в одной школе, но перевелась в 123-ю.

— Эд, ты чего тут? (Людка)

— Да вот, тебя ищу. (Эд)

— А что у тебя с лицом? (Людка)

— Ничего. (Эд) Мужики побили, взрослые. Вот гуляю, не хочу с такой рожей родителям показываться.

— Идем ко мне, умоешься. (Людка) У нас никто не спит, гуляют.

Вскоре он уже сидит на большой кухне Людкиной семьи, пьют чай, Людкина мать жалобно промокает его разбитое лицо. Охает и ахает при этом. Сообщает, что нос сломан. Она — доктор, поэтому у них отдельная квартира.

— А мы холодильник купили как раз в самые холода. Не угадали, — говорит Людкина мать.

Действительно, в углу, на табурете, холодильник.

— Сейчас все покупают… (Эд)

«Мусор»

Когда живешь долго, то воспоминаний скапливается так много, что они переполняют пузырь памяти и прорываются оттуда сами по себе. При благоприятных обстоятельствах. Холодно сегодня. Сел к батарее спиной, налил себе бокал дешевого краснодарского красного вина, спина разогрелась, и вдруг… обнаруживаю себя пятнадцатилетним. Это 1958 год, сижу на коммунальной кухне в квартире по улице Поперечной в Харькове. В руке стакан красного алжирского вина. Справа от меня мне видны хромовые сапоги и синие галифе с кантом, продолжающиеся вверх объемистым брюхом под толстой исподней рубахой, подтяжки поверх, а выше, если задрать голову, — старая лукавая морда майора милиции Шепотько. Мы с ним увели пять бутылок алжирского с прошедшего вчера буйного празднования дня рождения еще одного соседа — слесаря Коли Макакенко, и вот наслаждаемся: старый хитрый «мусор» и я — подросток-хулиган. Мать моя ушла в гости, отец — на дежурстве в дивизии, Коля и Лида Макакенко уползли на завод, никто не мешает бухать.

Майор Шепотько — это кое-кто. Сейчас он — начальник вытрезвителя, сразу после войны был комендантом железнодорожной станции на границе с Германией. Нрав у него веселый и загульный, женщин у майора перебывало немеряно, до сих пор ходят, на них он, видимо, всё наворованное на этой станции и спустил. Он рассказывает с удовольствием, как потрошил со своей командой и маршальские вагоны, и солдатские вещмешки. Конфисковывал рояли и шмайсеры, и гранаты, и пистолеты, и даже пулеметы и картины великих живописцев. У него были особые полномочия, и даже большие чины предпочитали с ним дружить. Теперь он дружит со мной. Делится со мной добычей из вытрезвителя: всякими ножичками, брелками, цепочками и часами, снятыми с пьяниц. Протрезвев, пьяницы обычно спрашивают, где их деньги, где их часы, где ножички. На что майор невозмутимо отвечает: «Мы тебя, друг, пустым подобрали…»