Читать книгу "ТАСС уполномочен заявить - Юлиан Семенов"

С лучшими пожеланиями,

Майкл М. Вэлш, заместитель директора ЦРУ».

Из выступления посла по особым поручениям:

— Наращивание русской помощи Нагонии вселяет тревогу в сердца африканцев, в сердца людей всего мира. Мы убеждены в том, что правительство Грисо, посаженное во дворец под охраной штыков, не сможет управлять страною в течение сколько-нибудь серьезного периода; мы убеждены, что режим, не представляющий интересы страны, уйдет в прошлое, уступив место истинным представителям народа, избранным в результате широких, демократических выборов; мы убеждены, что справедливость рано или поздно восторжествует.

Моя страна, однако, сохраняет последовательный и твердый нейтралитет в Африке. Нам может не нравиться господин Грисо, но до тех пор, пока он является президентом, мы имеем с ним дело, с ним и ни с кем другим. Мы можем симпатизировать генералу Огано, но он является изгнанником, а мы поддерживаем дипломатические отношения с режимом, который обрек его на изгнание. Поэтому — я хочу повторить со всей ответственностью — всякого рода обвинения, брошенные в наш адрес по поводу того, что мы якобы поддерживаем мистера Огано, лишены каких бы то ни было оснований.

«Центр.

Прошу разрешить беседу с Глэббом.

Славин».

«Славину.

Воздержитесь.

Центр».

«Центр.

Повторно прошу разрешить беседу с Глэббом. Его можно прижать на скандале в Гонконге и на данных, которые удалось о нем собрать. Убежден, что после завершения операции в Москве Глэбба можно заставить содействовать немедленному освобождению Зотова.

Славин».

«Славину.

На беседу с Глэббом согласен, однако постройте ее таким образом, чтобы создать впечатление, будто мы поверили в то, что именно Зотов является агентом Лоренса.

Центр».

Степанов

«Напротив меня сидит высокий негр. Он красив особой красотою: такая высвечивает лицо человека в те моменты, когда он, после долгих раздумий, несмотря на смертельную угрозу, принял решение — бесповоротное, на всю жизнь.

Зовут моего собеседника — Октавио Гувейта; до вчерашнего дня он был в бандах Огано; сегодняшней ночью, под пулеметным огнем с двух сторон, перебежал границу.

— Понимаете, — говорит он, — я просто-напросто не мог быть там больше; не мог, и все тут. Я, как и большинство африканцев, не умею читать и писать. Поэтому, наверное, мы все так любим сказки. Мы в деревне садились вокруг костра, и старики рассказывали нам сказки, и для нас, молодых, это был самый большой праздник. Слово — как танец: мы выражаем себя в танце и в песне, а ведь песня — это слово. Так вот, когда к нам пришли агитаторы от Огано и стали рассказывать, как в городах вместо старых белых появились новые белые из России, мы, конечно, стали браниться, хотя, теперь-то я понимаю, есть разные белые. Я, когда пришел к Огано, увидел особых белых, хотя их не очень-то показывают нам. Они живут в отдельном лагере, вдали от нас, там много стариков, крепких стариков, лет пятидесяти, которые смешно здороваются друг с другом: поднимают правую руку и кричат два слова; „зиг Гитлер“ они кричат, а мы все-таки слыхали, кто такой Гитлер, нам рассказывали партизаны Грисо, когда они проходили через деревню во время войны за независимость.

Но я про все это потом стал думать, после того как офицеры вывели нас ночью на дорогу и мы расстреляли транспорт грузовиков. Охрану мы закололи, а ящики разбили, и тогда один наш солдат, он старый, ему сорок пять лет, и он окончил два класса у миссионеров, сказал, что на ящиках было написано: „вакцина“, а вакцина — это лекарство, а нам ведь говорили, что там, в ящиках, на самом деле сидят русские с оружием, чтобы ворваться в деревни и забрать себе наших женщин. Кто-то стукнул офицеру о том, что старик разболтал молодым про вакцину, и его расстреляли и объяснили нам, что он был шпионом, а какой же он шпион, он ведь из соседней деревни! У него есть мать, жена и пятеро детей, разве такие люди могут быть шпионами?!

…Октавио Гувейта то и дело прижимает к фиолетовой, сильной груди огромные кулаки, на глазах у него слезы.

— А потом, — продолжает Октавио, — офицеры отобрали наиболее крепких из нас; они заставили танцевать наш танец вокруг копья, а этот танец надо исполнять обнаженным, так угодно богам, и они высмотрели самых ловких и крепких; нас отвели в другой лагерь, там, где живут люди Зеппа, это у них главный командир, он к ним часто прилетает, и там стояли чучела солдат в форме армии Джорджа Грисо. Нам сказали, что немцы будут учить нас „тихому бою“ с врагами. И они стали показывать нам, как надо прыгать на человека сзади, как вспарывать ему горло, выкалывать глаза и перебивать позвоночник.

Про нас говорят, что мы жестокие, — какая неправда! Да, мы любим страшные танцы, да, мы любим песни войны, нашим предкам пришлось много воевать, чтобы сохранить жизнь потомкам, но я никогда не мог себе представить, что старые люди, эти самые наци Зеппа, их так все у нас называют, могут хохотать и веселиться, когда, поймав в капкан козу, они сдирали с нее шкуру… С живой… Они ее не убивали — связали и начали снимать шкуру, а она кричала, боже, как страшно она кричала, у меня до сих пор стоит в ушах этот вопль…

Гувейта закуривает; затягивается он тяжело, с хрипом, натужно кашляет, тело его сотрясается — видно, что парень никогда раньше не держал в руках сигарету.

— А Марио Огано?! Нам говорили, что он — „вождь нации“, что он делит с нами все тяготы жизни в джунглях. А я видел, что он заходил в свою маленькую палатку, где у него лежит солдатское одеяло на пальмовых листьях, а позже, когда тушили факелы, он перебирался в запретную зону, где живут его советники, и туда приводили самых красивых девушек, но больше их никто не видел; говорят, что их — после него — отдают охранникам, а те, побаловавшись с ними, топят их в реке, чтобы не было свидетелей.

И тогда я с ужасом подумал: „Разве такие люди могут бороться за свободу? Разве дикие звери могут стать агнцами?“

…А вчера нас подняли по тревоге и повели к дороге. Там шел еще один транспорт с русскими грузами. Нам сказали, что в ящиках — бомбы и автоматы и мы должны уничтожить все это, чтобы не дать армии Грисо. Я в ту ночь уже не стрелял. Но я видел, как стреляли и резали наши мальчишки, прошедшие школу у наци Зеппа. И я видел своими глазами, как девушка-переводчица, когда они схватили ее, кричала: „Это же все для ваших детей! Это же для детей!“

Всех шоферов закололи, девушку изнасиловали, а потом прошили автоматными очередями, а когда стали громить ящики, то все увидели, что там — рулоны с ситцем, детские весы — в них кладут младенцев, которые еще не умеют ходить; наборы для врачей… И я сказал себе той ночью: „Все, я ухожу“. И я ушел, хотя знал, что у меня мало шансов пробиться сквозь посты, потому что их сейчас особенно много вдоль по границе. Офицеры говорили нам: „В ближайшие дни мы начнем выступление, чтобы покончить с Грисо“. Так вот, я хочу быть на этой стороне, и если мне доверят оружие, я стану стрелять в тех, кто „несет нам свободу“, потому что свобода не может быть кровавой, когда убивают женщин и смеются, разделывая живую козу.