Читать книгу "Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе - Евгений Валентинович Лукин"

применяет выводы этологии к самому беспощадному животному в мире: «Таков двуликий Янус — человек. Единственное существо, способное с воодушевлением посвящать себя высшим целям, нуждается для этого в психофизиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей». Бывший офицер вермахта, прошедший вторую мировую войну и сталинские концлагеря, Конрад Лоренц на собственном горьком опыте убеждается в жестокости природных законов существования человека, присущих любому общественному устройству. Тем ценнее его окончательный вывод, сделанный в результате длительных научных исследований: «Сегодня условия жизни человечества категорически требуют появления такого тормозящего механизма, который запрещал бы проявления агрессии не только по отношению к нашим личным друзьям, но и по отношению ко всем людям вообще. Из этого вытекает само собой разумеющееся, словно у самой Природы заимствованное требование — любить всех братьев-людей, вне зависимости от личности». Помнится, к этому призывал и Тот, Кто явился на нашу грешную землю две тысячи лет назад.

Гоголь и свобода слова

Иное прочтение пьесы Николая Гоголя «Ревизор»

Пожалуй, первым проблему свободы слова в России осмысливает Гоголь. Его пьеса «Ревизор» заканчивается чтением вслух письма Хлестакова к петербургскому журналисту Тряпичкину, где безжалостно высмеивается провинциальная власть, оказавшая заезжему проходимцу неподобающее гостеприимство: «Ты, я знаю, пишешь статейки: помести их в свою литературу. Во-первых, городничий — глуп, как сивый мерин. Почтмейстер точь-в-точь департаментский сторож Михеев; должно быть, также, подлец, пьет горькую» и т. д.

Вот допотопное понимание свободы слова, еще связанное с древним магическим ритуалом: трижды произнеси, что в городе «есть только один порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья», и прослывешь честным и храбрым добрым молодцем. Интересно, что степень свободности слова определяется здесь степенью его оппозиционности власти — чем резче и ненавистнее, тем будто бы свободнее и независимее.

Интересен здесь и адресат — петербургский журналист Иван Васильевич Тряпичкин, имя-отчество коего перекликается с именем-отчеством русского царя Ивана Грозного, а фамилия производится от обыкновенной, ничтожной тряпки. Тряпка — это не только ветошка для подтирки, но и то, что может трепаться, сплетничать, врать. Двусмысленность имени означает двойственность положения. Одним метким определением Гоголь создает образ грозного, беспристрастного фельетониста, который на деле оказывается продажным, услужливым газетчиком.

Разгневанный городничий отнюдь не случайно обзывает «тряпкой» и самого Хлестакова, который словом профанирует власть, являясь ее «тряпичным» двойником. Чиновник предвидит огласку случившегося: «Разнесет по всему свету историю. Мало того, что пойдешь в посмешище — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит». Эта бессильная тирада прерывается грохотом жандармских сапог, возвещающим приезд настоящего ревизора, наделенного действительными, а не мнимыми полномочиями. И каждому становится ясно, что эта накликанная власть и вправду накажет «за что-нибудь таковское», не пощадив ни чина, ни звания.

Как известно, сюжет «Ревизора» был подсказан автору Пушкиным. Речь идет о реальном случае, бывшем с отставным подпоручиком, кутилой и авантюристом Платоном Волковым, который, помимо прочего, пописывал статейки в петербургские газеты и даже был переводчиком немецкого романтика Гофмана. Будучи весной 1829 года проездом в городе Устюжне Новгородской губернии, Платон Волков выдавал себя за секретного сотрудника (сексота) новоиспеченного Третьего отделения канцелярии Его Императорского Величества, требовал обслуги за казенный счет, посещал чиновные обеды и, вручая безымянные визитки с петербургским адресом упомянутого отделения, обещал любезным от страха хозяевам высочайшее покровительство (небезвозмездно, разумеется). Вслед за отъездом грозного инкогнито, действительно оказавшегося старым «знакомцем» жандармов, в Устюжну нагрянул новгородский губернатор Август Денфер для личной ревизии дел. В общем, происшествие в духе зловещей русской гофманиады — после восстания декабристов и убийства столичного генерал-губернатора Милорадовича в стране создавалась всесильная жандармерия и раскручивался политический сыск.

Раздумывая над будущим произведением, Гоголь высказывает намерение «показать хотя с одного боку всю Русь». Таким образом, изначально замысел комедии представляется однобоким, карикатурным, гротескным. Однако последующее резкое неприятие пьесы целыми сословиями тогдашнего российского общества, пытавшегося защитить человеческое достоинство, почему-то кажется Гоголю несправедливым: «в каком неверном виде ими все принимается, — лукавит он, — частное принимается за общее, случай за правило». «Автор в этом случае помнил более психологическую пословицу, чем полицейский порядок», — извиняет молодого писателя Петр Вяземский и поясняет: «Он помнил, что у страха глаза велики, и на этом укрепил свою басню». Впрочем, извинения Вяземского оказываются излишними, поскольку всемогущим заступником Гоголя становится лично император Николай I, которому нравится мизантропический юмор насчет одних свиных рыл вокруг вместо лиц. По его высочайшему указу пьеса «Ревизор» ставится в Александринском театре.

Неизвестно, как оценивает пьесу и устюженский городничий Иван Макшеев, но после грязной провокации его мнение о «бумагомараках» наверняка совпадает с общим. Спустя десятилетия похожий взгляд на современную журналистику излагает русский государственный деятель и незаурядный мыслитель Константин Победоносцев, который начинал свою карьеру с тайного корреспондента герценовского «Колокола», а закончил ее обер-прокурором Синода, став самым ярким символом реакции:

«Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, хотя бы большую, собрать около себя по первому кличу толпу писак, фельетонистов, готовых разглагольствовать о чем угодно, репортеров, поставляющих безграмотные сплетни и слухи, — и штаб у него готов, и он может с завтрашнего днястать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность».

Весь пафос статьи Победоносцева о свободе слова направляется не против слова как такового, а против проходимца, способного в любой момент основать газету и распространять провокационные слухи, доносы и пасквили, которые играют в обществе самую гнусную, губительную роль. Здесь точно обозначается главная проблема свободы слова — проблема ее разумного и нравственного предела. Таким образом, этот частный вопрос неизбежно упирается в двоякое понимание свободы вообще, которое некогда сформулировал в своем труде «Философия свободы» английский философ Исайя Берлин — перед нами негативная свобода (свобода от чего-либо) или позитивная свобода (свобода для чего-либо).

Суть проблемы состоит в том, что и слово, и власть в равной мере притязают на неограниченное управление сознанием и бытием, поскольку опираются на древнее традиционное представление о своем божественном происхождении. Однако слово,