Читать книгу "Новичок - Валерий Петрович Большаков"

– для меня… – всхлипнула подруга.

– Ты очень, очень дорога мне…

– А ты мне… Ох, Данечка… – поплакав, Тома успокоилась, и глубоко, хоть и прерывисто вздохнула.

– За Бенни? – вытолкнул я.

– Ага… Он хороший, хотя и швед. Добрый… Эгоист, конечно. Да все они на Западе такие. Ничего, я его перевоспитаю! А не получится, так разведемся… И ты не думай, у нас с ним ничего не было! Он, правда, подкатывал тогда, в Монтевидео. Помнишь? Когда напился? Я сразу с ним серьезно поговорила… Бенни со всем соглашался – и сделал мне предложение. А я сказала, что подумаю… когда будешь свободен! А он, дурачок, бац на колени, и давай мне руки целовать… – девушка затихла. – И группу я не брошу. Буду в Москву летать, как Высоцкий в Париж!

– А Бенни – за тобой, – негромко фыркнул я, – не то отобьют еще.

Тома хихикнула, и прижалась ко мне теснее.

– Давай?.. – шепнула она. – На прощанье…

– Давай! – согласился я.

 Суббота, 20 сентября. День

Москва, улица Кременчугская

 Физматшкола слеплена из трех желтых «кубиков» – учебного корпуса со спортзалом и столовой, и пары жилых. На каждом этаже, по-моему, семнадцать комнат – где вчетвером живут, где втроем. Со мной в комнате двое – смуглый, юркий Саид из Ташкента, помешанный на санитарии с гигиеной, и малость заторможенный Вилиор, истинный ариец – рослый, синеглазый блондин. И, если с них брать клятву, оба присягнут, положив руку на томик Фихтенгольца.

И мне здесь нравилось! Я попал в тот самый мир, который искал – светлый, чистый, безопасный мир без склок и дрязг, без тупости или изврата. Правда, душ и туалет – в конце коридора, и я терпеть не мог шаркать туда после отбоя, сонно кивая «ночнушке» – ночному дежурному, но все равно…

Чем-то смахивает на теорему Рамсея – любая хаотическая система содержит в себе упорядоченную подсистему. Как «глазки» в «рыбках» инь-янь.

В принципе, денег у меня хватало, чтобы купить кооперативную квартиру, а уж снять – тем более. Но нет. Променять атмосферу жадного поиска и познания на персональные удобства? Да ни за что.

И населяли школу-интернат вовсе не задохлики-ботаны. Да, очкариков хватало, но физкультурой тут занимались всерьез, а на зимних каникулах бегали на лыжах в Комаровку – там, на даче, проживал Колмогоров, сам не дурак обновить лыжню.

А до чего ж роскошные уроки! Сначала нам читали лекции профессора и доктора наук, а затем мы разбирали, изучали, усваивали материал на семинарах в классе. Между рядами ходил и сам препод, и пара помощников из студентов или аспирантов – они втроем помогали, проверяли, подталкивали к более простым решениям. Вот, как сейчас.

Витя Бубликов, пятикурсник мехмата МГУ, отрастил себе бородку, наверное, чтобы скрыть малышовую пухлость щек. Он отдаленно походил на изваяние крылатого быка из Персеполиса…

Склонившись, Витя уютно сопел, а пальцами теребил курчавую поросль на щеке.

– Угу… – затянул он. – А что, очень даже… Только… Вы же этого не проходили еще?

– Да вот… – развел я руками. – Прошлось как-то. Иначе не упростить.

– Ну, да… О-очень даже!

Незаметно окончился урок, но ни шума, ни гама. Ни толчеи в дверях. Да половина еще и задержится, будет доканывать учителя вопросами… А вот мне пора.

Словно подтверждая наступление обещанного срока, в класс заглянула знакомая «супериха». Очень серьезное, хотя и симпатичное существо с толстенной русой косой. Катя, кажется.

– Скопин, к тебе пришли! – объявила она, и расцвела.

– Иду! – отзеркалил я ее улыбку.

Закинув портфель в комнату, где Саид строчил в тетради нечто дифференциальное, я спустился вниз, и вышел на улицу.

«Рановато она что-то», – мелькнуло у меня.

Обычно Алла приходила часам к четырем, и мы отправлялись бродить по Москве, целоваться в укромностях… В общем, жить и радоваться жизни.

Дотемна не гуляли – и у нее, и у меня хватало занятий. Я провожал девушку до консерватории, и возвращался в школу. Было даже непривычно учиться напропалую, с желанием и смыслом. Но как же это захватывало!

ФМШИ окружал грушевый и яблоневый сад. Я мазнул взглядом по скамейкам, отыскивая мою длинноногую, предмет зависти «новичков», «ежей» да выпускников-«суперов», и похолодел.

На скамье, прилаженной в тенечке, меня ждал Иванов.

Сжав губы, я независимо прошагал, и уселся рядом.

– Здравствуйте, Борис Семенович, – выдавил я. – Вы за мной?

– Здравствуй, Данил, – усмехнулся генерал-лейтенант. – Пока что, к тебе.

Глянув на него искоса, я усмехнулся.

– Свидетельство Антона Кирша сдать? – спросил ворчливо.

– А ты хоть в курсе, зачем полковнику понадобился этот спектакль? – прищурился Иванов.

– Понятия не имею, – пожал я плечами. – Думал, что внук нужен как свидетель, но… Не знаю.

– А свидетельство можно… Хм… – задумался Борис Семенович. – Нет, лучше не нужно. Антон Кирш давно погиб, его пепел вынесло в Гвинейский залив… Я к чему… Наталья Ивановна сейчас в Москве, гостит у тети Агаты. Благодарила тебя.

– Меня?! – отчетливо изумился я.

– А вот, представь себе! Сказала, что ты, кинувшись спасать полковника, да еще как деда, тронул ее. Представь, она все эти годы оплакивала сына. Горе и сейчас останется горем, но… Пусть бы жизнь взяла свое. Наталье и сорока нет… А сколько лет тебе?

– Шестнадцать, – буркнул я. Успокоившееся, вроде, сердце, зачастило снова.

– А по правде? – вкрадчиво спросил Иванов.

– Борис Семенович, – мой голос звучал негромко, но очень серьезно, – я в чем-то виноват? Быть может, на моей совести преступление?

– Нет, Данил, – ответил мой визави в том же тоне. – Благодаря тебе… м-м… ладно. Благодаря медиуму, опоенному Иваном Павловичем, мы избежали чудовищных потерь. Ладно… – он вздохнул. – Пусть останется в тайне и твой реальный возраст, и год, из которого произошел… м-м… заброс в прошлое. Дело я закрою – и замну, а иначе… Да свинство иначе! Так что… Учись, постигай, расти.

Иванов тяжело, опираясь на спинку скамьи, привстал.

– Снайпер в Польше задел, – пробурчал он, морщась. – Месяц вообще в коме провалялся, а теперь, если резко поднимусь, в глазах темнеет… Ну, прощай.

Я упруго вскочил и, холодея, вытолкнул:

– Мне пятьдесят девять.

Борис Семенович обрадовался, как мальчишка, и молча пожал мне руку. Покивал, и неторопливо зашагал к воротам, за которыми чернела «дублерка».

– Данька!

Ко мне подбежала Алла, и облапила, закружила, завертела, смеясь.

– Привет!

– Привет…

– А поцеловать? – в девичьих глазах замерцали искорки.

– Люди же смотрят, – сварливо ответил я, но коснулся ртом полураскрытых губ.

– Пусть смотрят… О, а ты знаешь, что Тома в ноябре улетает?

– В Стокгольм? – задрал я бровь.

– Ты знал? – разочарованно протянула Алла.

– Догадывался, – увернулся я.

– Бенни развелся, и… Ну, ты понимаешь…