Читать книгу "Летняя книга - Туве Марика Янссон"

один за другим расплачивались и уходили.

– Почему они расходятся? – робко спросила Пибоди.

– Они идут домой ужинать.

– А они не вернутся?

– Они вернутся, – утешил ее Томпсон. – Они все вернутся сюда рано или поздно. Не беспокойся!

Улица была тиха, и молчалива, и совсем пустынна, словно все уже вышли из кино или разбрелись по делам.

Пибоди с Томпсоном направились к морю: все было ошибкой. Он объяснял ей, что кафе-бар Палмера по большому счету не очень-то хорош. Бары в Сан-Франциско – совсем другое дело! Вот бы ей на них взглянуть!

К вечеру поднялся ветер, прохладный, неслабеющий ветер! Они прошли два квартала, и тут Пибоди упомянула парад шляпок и прежде всего – шляпку миссис Рубинстайн.

– Пибоди, – спросил Томпсон, – о чем ты говоришь? Ты говоришь о шляпах?

– Да, – беспокойно ответила она.

– Шляпы! Шляпы, сидящие на головах огромных глуповатых женщин… Вот это зрелище! Такое зрелище я видел слишком часто.

– Конечно, – понимающе заметила Пибоди, – там, на севере, – холодно. А ты больше думаешь о шляпках или о женщинах?

– О тех и о других. Помолчи, Пибоди!

Они продолжали медленно спускаться вниз на безлюдную авеню, к освещенным парусам «Баунти».

Нарядившись в праздничный туалет, миссис Рубинстайн отправилась к мисс Рутермер-Беркли – продемонстрировать свою шляпку. Встречались они нечасто, но выказывали друг другу холодноватое, но неизменное почтение.

Каждый год сразу же пред весенним балом они обычно устраивали небольшую конференцию. Зажигались хрустальная люстра и лампады, миссис Рубинстайн была желанной гостьей. Ее ждали. Сознавая, какое удовольствие подарит своим появлением, она остановилась на миг в дверях, дабы снискать восхищение.

На сей раз огромная, величественная дама была облачена в черный наряд – сверкающий футляр из несовременных блесток, которые стекали по ее формам от белоснежного декольте по могучим рукам и рыхлому животу к полу, где укладывались в пышный шелестящий шлейф. Одной рукой миссис Рубинстайн опиралась о косяк двери, другой легонько касалась полей своей громадной, отбрасывающей тень шляпы. В нынешнем году цвет ее был красный, шляпа была сотворена из темно-красного шелка и украшена фиолетовыми розами; правда, несколько роз были потрясающе голубыми. Одной голубой розе было дозволено опасть над одним ее глазом, другой же глаз смотрелся черным и торжественным – видимо, почти так это и было задумано.

Мисс Рутермер-Беркли изрекла:

– Миссис Рубинстайн, вы великолепны! Позвольте предложить вам стаканчик шерри?

Хрустальный графин стоял на овальном столике с двумя застывшими в ожидании бокалами; миссис Рубинстайн подала бокал хозяйке, а потом – себе, высказав при этом словно бы свою собственную продуманную мысль, что, мол, традиции «Клуба пожилых» нуждаются в обновлении. Пока она была членом правления, она, мол, делала все, что в ее силах, но ее выпроводили оттуда, прежде чем многое, что имеет значение, было претворено в жизнь.

Мисс Рутермер-Беркли возразила собеседнице:

– Вы, очевидно, там слишком доминировали. Старые люди крепко придерживаются своих привычек, тут уж ничем не поможешь! Не желаете ли сигарету?

Миссис Рубинстайн вежливо отклонила предложение хозяйки. Она сказала:

– Я знаю. Я пугаю их. Трудно не слишком энергично идти вперед, когда тебе абсолютно ясно, чтó следовало бы изменить и как это можно было бы сделать. Представьте себе, будто кто-то пытается поднять тяжелый предмет на самую вершину холма – например, с помощью подъемной силы, а вы видите, что баланс ошибочно нарушен. Тогда в самом деле трудно не выскочить вперед и не сказать, каким образом надо использовать подъемную силу, дабы добиться эффекта и избежать катастрофы. Люди столь крайне мало осведомлены о том, как следует организовывать различные процессы…

Мисс Рутермер-Беркли слушала чрезвычайно внимательно.

– Это правда, – согласилась она. – Вообще, в связи с подобными вопросами могу упомянуть, что я долго-долго забавлялась мыслью о том, что именно вы, миссис Рубинстайн, были бы в состоянии модернизировать «Батлер армс» и вселить в этот дом новую жизнь и новые правила. К сожалению, это лишь игра воображения. Обещания и лояльность – вещи важные, а способностям иногда дано заменить собой творческую фантазию!

– Она устала, – быстро и неосторожно выговорила миссис Рубинстайн, имея в виду мисс Фрей.

– Да, устала именно теперь, – сказала хозяйка. – Но через несколько лет она соберется с силами. И тогда появятся новые идеи и вытеснят те старые представления, что более невозможны к употреблению. Единственно правильное и справедливое – присматриваться ко времени, в котором живешь. Миссис Рубинстайн, желаю вам всевозможного успеха в кавалькаде шляпок. Меня не удивит, если вы и в этом году принесете награду домой, в пансионат.

Она поднесла нетронутый бокал шерри к губам, и они расстались еще до наступления вечера.

Выйдя за дверь, миссис Рубинстайн закурила сигарету и подумала: «Устала? Хо-ха! Никогда в возрасте Фрей я не уставала, никогда! Фрей рождена с полным отсутствием жизненной силы, и в старости ей уже никакой силы не обрести».

Линда вызвала такси, и миссис Рубинстайн прибыла в «Клуб пожилых» точно в нужный момент. Кавалькада шляп уже выстроилась в ожидании музыки. Кто-то открыл двери, она медленно вошла в бальный зал и заняла первое свободное место среди всех стоящих в ожидании музыки, украшенных всевозможными шляпами и шляпками дам.

12

Когда пришли Пибоди и Томпсон, в тамбуре царила веселая спешка, там оставались лишь неуверенные в себе и опоздавшие, да еще несколько разных сбитых с толку мисс из Лас-Уласа.

Томпсон искал свой бумажник до тех пор, пока Пибоди не вытащила пятерку и им обоим не прокомпостировали билеты у входа в бальный зал. Мимо быстрым шагом прошла мисс Фрей, она постоянно спешила, словно была вынуждена успеть вовремя или помешать какой-то надвигающейся опасности. Томпсон заметил, что старые девы с обновленными лицами – зрелище умопомрачительное, хотя они точь-в-точь такие же, как прежде; внезапно его обуяла меланхолия…

Играли медленный вальс. Бал всегда начинался с внезапной прерывистой музыки, затем звуки становились спокойнее, дабы к двенадцати часам перелиться лишь в самый тихий блюз. Котильон, естественно, был большим исключением, и играли его в той же манере, что и в начале века.

Они попытались было пробраться к скамьям, но тут же угодили в толпу танцующих и толкающихся людей. Томпсон, держась за юбку Пибоди и опустив голову, следовал за ней. С трудом втиснулись они в какой-то угол у окна, где было спокойно, и Томпсон погрузился в свое обычное для него на веранде молчание.

Край зала напротив, вплоть до самой стены, был битком набит плотными рядами женщин, а также деревянными скамьями, расположенными друг за другом с равными промежутками, словно огни маяка, что вращаются во