Читать книгу "Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Сергей Устинов"

Выматерившись, прапор выскочил наружу и распахнул мою дверь. Держась за живот, я вывалился наружу, а он остался стоять прямо за моей спиной, держа опущенный автомат в левой руке: беспаспортный бродяжка больше не вызывал у него опасений. Мне нужно было принять немедленное решение — или кинуться бежать вдоль темной улицы в надежде уйти проходными дворами, или вступить в ближний бой. Первое было чревато пулей в затылок, второе, по сути, являлось уголовным преступлением, квалифицируемым как нападение на сотрудника милиции. Но нелегкий выбор сделал за меня сам Михалыч. Злобно бормоча сквозь зубы ругательства, он занес над моей поясницей приклад автомата и тем решил дело: в конце концов, всему есть предел, и моему терпению тоже. В последний момент мелькнула ободряющая мысль, что это будет сегодня уже не первое нарушение мной закона, а семь бед — один ответ.

В следующее мгновение, резко развернувшись на пятке, я перехватил руку с автоматом, одновременно головой нанося прапору удар в лицо. Мне показалось, что я боднул лбом стенку, да и реакция противника продемонстрировала, что моя атака достигла цели лишь частично: он оглушенно отпрянул, но оружия из руки не выпустил. Тогда я, наоборот, дернул его на себя, и когда Михалыч вслед за автоматом устремился вперед, встретил его хуком слева в солнечное сплетение. Крякнув, он разинул щербатую пасть, обдавшую меня зловонием, и повис на моем кулаке. Нокдаун.

У его напарника Пшенкина оказалась явно замедленная реакция: лично я бы таких, позорящих наши славные органы, гнал из милиции взашей. Автомат прапора успел перекочевать в мои руки, его хозяин, схватив от меня еще один свинг по ребрам, получил теперь уже нокаут и улегся возле переднего колеса «уазика», а сержант все еще скреб ногтями, пытаясь расстегнуть кобуру своего табельного «макарова». В этом деле я ему помог, предварительно вытащив из машины и положив лицом на капот. Хоть я этому пареньку не причинил никакого физического вреда, бедняга мелко-мелко дрожал и вдруг начал безудержно икать, сотрясаясь всем телом.

— Набери полную грудь и не дыши, — дружелюбно посоветовал я ему. После чего отцепил у него с ремня рацию, снял с нее аккумулятор, вытащил ключи из зажигания машины, собрал все это в охапку с оружием и сказал: — Минут через пять вернетесь пешочком на то место, где меня взяли, найдете там свои манатки.

Добежав до «кадета», я действительно сгрузил все это в ближайшую оставшуюся от дождя лужу, решив тем самым заодно проблему своих отпечатков. Перед тем, как рвануть с места, я с досадой вспомнил про оставшийся в подвале на верстаке пультик от заложенной под бандитский особняк бомбы, с сожалением, впрочем, констатировав, что больше не могу теперь пустить его в ход. Семь из десяти, что мои милиционеры, найдя свои бебехи, не станут никому докладывать о позоре, нанесенном им неведомым бомжом. Да пусть и доложат, не велика беда. Но если сейчас рванет, то завтра меня по приметам будет искать весь город.

Я вдруг почувствовал, что безумно устал. Силы как будто вытекли из меня. Клюя носом в руль, я проехал несколько улиц и где-то в окрестностях Полянки нашел тихий, заставленный машинами двор и там воткнулся в крошечную щель между «Волгой» и забором. Если старшина все-таки отрапортует о своих успехах в отделении, лучше мне сейчас не передвигаться по пустынному городу с риском нарваться на случайный патруль, а дождаться утра в какой-нибудь тихой заводи, вроде этой. Откинув сиденье, я устроился поудобнее, но сон вдруг пропал. А может, наоборот, навалился сзади на плечи, как волкодав, молча и яростно. Потому что я так и не мог понять, сплю ли, брежу ли наяву: это была какая-то гнусная полудрема, куда свалились, как в яму, обглоданные куски истекших безумных суток. Кружились в глазах давешние уголовные оскаленные рожи, темные разрушенные подъезды, грязные гаражи, кладбищенские кресты, ржавые подвалы, шипя и плюясь, пылала огромная, как квасная бочка, паяльная лампа, а последним привиделся старшина милиции Михалыч. Бодро сверкая своей золотой фиксой, он произносил передо мной длинную взволнованную речь, из которой я совершенно ничего не мог понять. И только в самом конце сна догадался, что говорит он на чистой лагерной фене, все время на разные лады склоняя одни и те же слова.

Бризец и гецильник.

18. Алмазный самолет

Бризец и гецильник. С этими словами я проснулся, обнаружив, что во сне умудрился развернуться в тесном салоне «опеля» аж на сто восемьдесят градусов и лежу теперь в нелепой и неудобной позе, задрав ноги к заднему стеклу, головой под рулевой колонкой. На лбу высыхал пот. За окном уже рассвело, часы на приборной панели показывали без пяти минут шесть: я проспал всего-навсего три часа. Какой бес меня подкинул?

И сейчас же понял — какой.

Если я не могу найти Лешака и Мойву, то что еще мне о них известно? Мне известно, что Лешак дал Мойве на завтра — уже на сегодня! — бризец. Дать бризец, насколько я помню, означает навести, предложить объект преступления. Затем, по-видимому, ясен этот самый объект: скорее всего, банкир Забусов, о котором Блумов говорил со столь нескрываемой злобой. Итак, мы имеем, во-первых, время. Во-вторых, жертву. В-третьих... Место, имеем ли мы место?!

Конечно, если убийство планируется совершить где-то в городе, ничего вычислить мне сейчас не удастся, уравнение получается со слишком большим количеством неизвестных. Но Лешак говорил, что дал бризец, с такой уверенностью... В конце концов, именно потому большая часть заказных убийств происходит возле дома жертвы, что та по крайней мере дважды в сутки оказывается там. Забусов живет в Стеклянном доме. Значит, сделав такое допущение, можно предположить, что покушение планируется совершить в нашем дворе.

Но когда — утром или вечером? Чтобы убить человека после рабочего дня, надо либо следить за ним с утра, либо просидеть в засаде до вечера. Оба варианта трудоемки и ненадежны. А учитывая, что объект усиленно охраняется, еще и небезопасны. К тому же точно рассчитать, когда человек вернется домой, гораздо сложнее, чем установить, в какое время он обычно выходит из квартиры. Получается, утро предпочтительнее. Следовательно, наиболее высока вероятность того, что именно на начало этого дня и вблизи Стеклянного дома Лешак дал Мойве бризец на убийство и даже накноцал, то бишь, нашел, определил какой-то гецильник.

Гецильник, гецильник... Что это такое, черт побери?!

Я завел двигатель и выехал из двора. Город уже просыпался, по улицам брели первые пешеходы, сновали автомобили, бодро урча, подкатил к остановке троллейбус. Остановившись у первого телефона-автомата, я нашарил в кармане жетон и набрал номер. Трубку долго не брали, но я был терпелив, слушая длинные гудки, и наконец дождался. Сиплый и крайне раздраженный голос произнес:

— Слушаю, Невмянов.

Хорошо себе представляя, на какую реакцию мне следует рассчитывать, я постарался придать тону одновременно деловую, извиняющуюся и задушевную ноту:

— Шурик, извини Бога ради, но у меня срочный вопрос. Что такое гецильник?

Я ожидал, что он меня либо обматерит, либо швырнет трубку, либо сделает то и другое последовательно. Но, вероятно, его потрясение моим хамством было столь велико, что Невмянов просто утратил дар речи. Была длинная пауза, после которой он страдальчески вопросил: