Читать книгу "Слэм - Ник Хорнби"

— Поскольку мои родители были достаточно взрослыми людьми, когда я родился, они переросли обычные страхи мам и пап и относились ко мне скорее как дедушка с бабушкой.

— Мой папа был недостаточно взрослым, чтобы быть отцом, не то что дедом, — сказал я.

— Мы развеяли его прах над океаном, но немного я сохранил, — сказал Том. — Недавно мы с братом рассыпали его в гараже.

Отец Тони умер от рака. Это была самая грустная часть книги. Но я не понимал, зачем он говорит мне эти вещи, когда речь идет о том, что от моего папаши нет никакого толку.

— Извини, — сказал я. Я не знал, что еще можно сказать, поэтому снял плакат со стены, свернул его и положил снова под кровать.

И вот папа пришел, поздоровался с Алисией, сказал всем, кто хотел это выслушать, что ребенок — вылитый я, а потом положил Руфа в коляску и повез его в итальянский ресторан в Хайбери-Парк. Там был кабинетик с длинными кожаными диванчиками, и мы поставили туда, подальше от дороги, коляску. Многие засматривались на нее.

— Они небось думают, что мы — пара пидоров, которые усыновили ребеночка, — усмехнулся папа.

Он этим хотел сказать, что мы смотримся на один возраст (что было неправдой — да и теперь неправда).

Он заказал два пива и подмигнул мне.

— Ну, — сказал он, когда принесли заказ, — я пью пиво с моим сыном и его сыном. С сыном и внуком, черт его подери!

— Ну и каково это? — спросил я.

— Не так плохо, как я думал. Может, потому, что мне нет тридцати пяти.

Он взглянул на другой столик, где две девушки ели пиццу и смеялись. Я оценил, почему мой папа рассматривает их.

— Видел этих? — спросил он. — Я бы с удовольствием опрокинул бы такую вот, любую из них, чтобы за тобой угнаться...

Если бы вы прилетели в гости на Землю с другой планеты, вы бы по большей части не поняли, о чем мой папа толкует, даже если бы выучили язык. Хотя довольно быстро бы разобрались, когда он жалуется, что на мели, или на кого-нибудь глаз положил, или ругает европейцев. Для всех этих вещей у него миллион выражений, а для всего остального почти нет слов.

— Ой, — сказал он, — вот это второй мой совет. Нет ничего лучше, чем ребеночек, если хочешь познакомиться с бабенкой.

— Ага, — сказал я. — Здорово.

Ни одна из девушек не проявляла ни малейшего интереса ни к нам, ни к Руфу.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжил папа. — Ты думаешь: глупый старый пройдоха, зачем это мне? У меня есть девушка! Но в один прекрасный день это может тебе пригодиться.

— К тому времени Руф успеет вырасти.

Он засмеялся:

— Думаешь?

— Спасибо, — обиделся я.

— Не пойми меня неправильно. Она славная девушка, эта Алисия. И семья у них ничего себе, в конце-то концов. Но...

— Но что?

Он начал меня доставать.

— Но ты же не хочешь попасть в капкан на всю жизнь, а?

Я в смущении опрокинул пиво на скатерть, и одна из женщин, которую я задел локтем — с большими карими глазами и вьющимися темными волосами, — обернулась.

— Ты позвал меня, чтобы сказать мне это? — спросил я. — Мне и без того тяжело.

— Это не просто тяжело, сынок. Это невозможно.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да так, догадываюсь. Со мной-то, конечно, ничего такого не было...

— Но про нас с Алисией ты откуда знаешь? Мы совсем другие люди.

— Неважно, какие. Вы живете в комнате с ребенком и даже не можете поцеловаться как следует.

Я не знал, что сказать. Как раз сегодня днем мы после долгого перерыва целовались.

— Мы с твоей мамой жили в конце как брат с сестрой. И по-плохому. Без всякого инцеста.

Я скорчил рожу. Шутки у него были мерзкие, по большей части. Голубые, усыновившие ребенка, инцест — ему все равно.

— Извини. Но ты понимаешь, о чем я. Мы с него глаз не сводили. С тебя, в смысле. Знаешь, каждую минуту: «Он дышит? Он покакал? Ему не надо сменить подгузник?» Только это мы и говорили. Друг на друга и не взглянем никогда. Когда ты постарше, все ничего, потому что у тебя что-то было до этого и ты надеешься на что-то потом. Но когда тебе шестнадцать... Я маму-то твою знал тогда всего с гулькин нос. Это все было одно воображение.

— Где вы жили?

Я прежде их об этом не спрашивал. Я знал, что мы не всегда жили в нашей нынешней квартире, но никогда не интересовался тем, что было до того, как я оказался в состоянии что-либо запомнить. Теперь мне показалось, что об этом времени стоит кое-что узнать.

— С ее мамой. Твоей бабушкой. Мы ее чуть не убили. Сплошные крики...

— Мама говорила, что я был тихим ребенком, как Руф.

— Ты-то был золотце. Нет, это она все время кричала. Мы поженились, как только выяснили, что мама ждет тебя, так что все было иначе. Больше давили на меня, что ли. И потом тесно там было, у твоей бабушки. Помнишь ее квартиру?

Я кивнул. Она умерла, когда мне было четыре года.

— Но знаешь... На самом-то деле это не так уж сильно отличалось. Комната есть комната, правда? Все, что я хочу сказать, — никто не ждет от тебя, что ты будешь мертвой хваткой держаться за это. Будь хорошим отцом — не то я сам с тебя шкуру спущу... — (Тут я засмеялся. Мой непутевый папаша учит меня быть хорошим отцом!) — Но, с другой стороны... не позволяй этому убить тебя. В твоем возрасте любые отношения — на пять минут. А если у вас еще и ребенок — вообще на три минуты. Не пытайся сделать так, чтобы они были последними в твоей жизни. Ты же не знаешь, что случится сегодня до ужина.

Мой папа, может быть, самый бестолковый взрослый человек, которого я знаю. Вероятно, он вообще самый бестолковый, не считая Кроля, но того и за человека считать нельзя. Как же так вышло, что именно он сказал мне единственную осмысленную вещь за целый год? Внезапно я понял, почему ТХ рассказывал мне истории про пепел своего отца. Он пытался объяснить мне, что я должен воспринимать своего так, будто он настоящий отец, тот, кто может сказать мне что-то ценное, что-то по-настоящему полезное. Если бы ТХ попытался сделать это в любой другой день моей жизни, это была бы пустая трата времени. Но это значит, ТХ — гений, правда?

Но, с другой стороны, может, если бы мой папаша не сказал мне этого, у нас с Алисией не возникло бы спора, когда я пришел домой. Она спросила, куда мы положили Руфа в машине, а я ответил, что мы поставили его переноску на заднее сиденье и ехали очень медленно, а она рассердилась. Она сказала про моего папу кое-что, на что я в другой день возражать бы не стал, но поскольку его советы оказались небесполезны, я за него заступился. А защитить его — означало наговорить про родителей Алисии кучу вещей, которых говорить не стоило бы.

Я не думаю, что та ссора, которая случилась у нас с Алисией через пару дней, как-то связана с моим папой. Речь шла о том, что я уселся на телевизионный пульт, и каналы все время прыгали. Не помню, почему я сделал это. Может, просто чтобы позлить ее. И мой папа не имел вроде бы отношения к другой ссоре, которая состоялась на следующий день — из-за футболки, валявшейся на полу целую неделю. Во всем этом была моя вина. И футболка тоже. Это была футболка Алисии, но я по ошибке взял ее — и бросил на пол. Я не подумал: «Ох, это не моя футболка», и я не вредничал: «Нет, я не буду поднимать ее, пусть даже я раньше носил ее, потому что это не моя футболка». Я просто не видел ее, как не помните вы магазины, которые вам не нужны, как не замечаете уборщиков и почтальонов, и так далее. Я не зарегистрировал ее в своем сознании. На мой взгляд, однако, не надо было доводить это до той стадии, не то скоро вообще любая вещь окажется на полу и по ней будут топтаться ногами.