Читать книгу "Путешествуя с призраками. Вдохновляющая история любви и поиска себя - Шэннон Леони Фаулер"

Снаружи рынка в слабом ноябрьском свете в кафе на тротуарах сидели мужчины, потягивая густой, как глина, кофе и закусывая нежными кубиками рахат-лукума в сахарной пудре, – курили, разговаривали, наблюдали. Душа столицы была здесь, в Старом городе, пульс города бился сильнее всего в лабиринте запутанных мощеных переулков Башчаршии, старого базара.

Каждый переулок базара был отдан на откуп своему ремеслу. Я миновала загроможденные товарами лавчонки, торгующие кожей, украшениями, керамикой. По сторонам улицы Казанджилук высились пирамиды традиционной медной посуды и несколько более современных металлоизделий: турецких кофейных наборов, затейливо изукрашенных блюд, шахматных досок, кальянов и снарядных гильз с чеканкой и гравировкой разрушенной Национальной библиотеки и лозунгов типа «Добро пожаловать в Сараево».

Я нашла «Ходжич» в одном квартале с другими чевабджиницами, или традиционными шашлычными. Открытые двери выходили на улицу, наполняя тесный переулок звуками резких славянских согласных, белым дымом и ароматом жареного мяса.

Внутри было темно, тепло и людно. Я заняла столик у окна и заказала чевапи, национальное блюдо. Спустя пару минут передо мной стояла скворчащая тарелка. Лужица несладкого йогурта, горка рубленого сырого лука, сочные прижаренные колбаски размером с мой большой палец и сомун – толстая пышная лепешка. Остроту лука смягчали кислый йогурт и перченые колбаски, пористый сомун впитывал насыщенные вкусы. Мне было легко угодить. На улице было морозно, я умирала с голоду. Я питалась салями и сыром все время после Израиля, и уже давно мне не удавалось ни выспаться, ни поесть как следует. Но чевапи были просто восхитительны.

Пообедав в «Ходжиче», я снова оказалась спиной к Национальной библиотеке. Югославские машины со следами ржавчины грохотали по улице, выплевывая синие клубы выхлопных газов. К западу от меня был виден Мост Принципа, пересекающий Миляцку. Четыре простые арки с двумя отчетливыми кругами, прорезанными в гипсе и камне; отверстия, моргающие слабым солнечным светом, отраженным от текущей мимо реки.

Я прошла вдоль реки и оказалась на углу Принципа, где жарким летним днем в июне 1914 года девятнадцатилетний боснийский серб, студент Гаврило Принцип, совершил те фатальные выстрелы, которые в конечном счете оборвали свыше пятнадцати миллионов жизней.

В тот день эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австро-венгерского трона, и его жена София прибыли в Сараево в надежде смягчить трения с сербами. Но тайное националистическое общество Црна Рука («Черная рука») внедрило в толпу встречающих семерых молодых убийц, и среди них – Принципа. Он застрелил эрцгерцога и его супругу, когда их автомобиль свернул не в ту сторону и замедлил скорость перед гастрономом.

Восемьдесят восемь лет спустя я стояла одна в зимнем холоде на углу Принципа, сверяясь с картой, чтобы убедиться, что пришла в нужное место. Здесь не было ничего, напоминающего об убийствах, которые со временем привели не только к Первой, но и ко Второй мировой войне.

Так было не всегда. Согласно тому, что я вычитала в Интернете, точно на этом месте в июне 1917 года австрийцы заложили огромный памятник – каменные колонны тридцати футов в высоту, окружавшие гигантский медальон, на котором были выгравированы изображения убитых эрцгерцога и его супруги. Но когда сербы, хорваты и словенцы пришли к власти в 1918 году, этот монумент был разрушен.

В 1930 году власти Югославии повесили над улицей простую черную мемориальную доску: «Принцип объявил свободу на Видовдан (28) в июне 1914 года». Нацисты сняли ее в первые же дни оккупации Сараево в 1941 году. Она была подарена Адольфу Гитлеру в его пятьдесят второй день рождения.

Вслед за освобождением города в 1945 году на месте убийства была размещена новая табличка: «Молодежь Боснии и Герцеговины посвящает эту памятную доску в знак вечной благодарности Гавриле Принципу и его товарищам, борцам против немецких завоевателей».

В честь всех участников заговора и убийства были переименованы городские улицы. В 1953 году был учрежден музей Гаврилы Принципа и молодой Боснии. Отпечатки подошв Принципа были выгравированы в бетоне на том самом месте, где он стоял, вместе с еще одной памятной табличкой: «Он выразил своим выстрелом национальный протест против тирании и вековое стремление нашего народа к свободе».

Во время осады Сараева названия этих улиц были сняты, музей закрыт, а табличку и следы Принципа удалили из мостовой. Город был не расположен к прославлению сербского национализма.

Хотя осада окончилась более шести лет назад, ничто не заместило следы Принципа на углу улицы. Возникало странное ощущение: стоишь в том самом месте, где произошел уникальный акт насилия, который сформировал современный мир, – и нигде нет никакого официального признания этого факта.

Полное отсутствие официальных памятников в Сараеве в 2002 году поражало. Единственные свидетельства недавней войны были заметны только на фасадах зданий города и телах его обитателей. Была ли вся эта трагедия еще слишком свежа, слишком болезненна? Или они все еще были сосредоточены на непосредственном выживании? Или дело было в нехватке финансирования? В то время безработица в Боснии достигла сорока процентов. Или эти брошенные здания намеренно были оставлены так – мемориалами?

Я задумалась: может быть, дело в том, что сараевцы не могут договориться о том, как им помнить? Если австрийцы, сербы, хорваты, словенцы, югославы и нацисты не могли прийти к согласию в вопросе о том, как увековечить убийства 1914 года, то как же могли агрессоры и жертвы этой осады теперь договориться о каком-либо официальном почитании множества потерянных жизней? Правительство Боснии – это так называемая консоциональная демократия: три сменявших друг друга президента представляли три народности (боснийцев, хорватов и сербов) и два государственных образования (Федерацию Боснии и Герцеговины и Републику Српску), каждое со своей собственной конституцией.

Несколько месяцев спустя Стиви Ди прислал мне в электронном письме фотографию надгробного камня, установленного на могиле Шона. Я снова вспомнила о памятных досках Принципа и о трудностях с согласием по вопросу о том, как следует помнить человека. Родители Шона выбрали простую гравировку:

ШОН ПАТРИК БРАЙАН РЕЙЛЛИ

1976–2002

СЫН, БРАТ, ДЯДЯ,

ЗЯТЬ, ДРУГ

Случайно или намеренно, я осталась посторонней. Моя мама пыталась объяснить мне, что я была его подругой – в биологическом смысле, а не просто приятельницей. Что слово «друг» включает в круг помнящих и меня. Но я знала, что именно так родственники предпочли помнить Шона – как своего сына, брата и даже зятя, но не как моего возлюбленного или жениха.

Их способ помнить включал католические похороны: дородный священник, который никогда не встречался с Шоном, друзья и родственники, коленопреклоненные у деревянного алтаря, чтение отрывков из Библии. Его отец перед входом в церковь раздавал мемориальные открытки размером с бумажник; внутри были слова: