Читать книгу "В огонь и в воду - Амедей Ашар"

Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.

— Послушайте, что тут происходит? — спросила она.

— Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, — ответил Гуго, успокоившись: голос был молодой.

— Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвечать.

Дама толкнула ногой тело человека, которого ранил Гуго; он не двинулся.

— А! Вот как вы их отделываете! — продолжала она, взглянув опять на своего защитника.

— Да, я так уж привык, — сказал Гуго гордо.

Она осмотрелась вокруг. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.

— Сударь, — продолжала дама, — когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдают себя в их распоряжение.

— Приказывайте. Что я должен делать?

— Не угодно ли вам проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться разглядеть меня или узнать, кто я.

— Боже сохрани! И без того иногда в тягость, что приходится смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.

— Какая дерзость!

— Вот это самое слово мне сказали уже раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.

Незнакомка подошла к раненому лакею и приказала ему:

— Перестань стонать, и марш!

Бедняга встал и медленно поплелся по переулку.

— Приятное приключение, нечего сказать! — проворчала незнакомка. — Вот бы посмеялись, если бы узнали, с кем оно случилось!

— Посмеялись бы или поплакали, — сказал Гуго.

— А почему вы так думаете?

— Потому что одно без другого не бывает. Женщины как кошки: то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.

Скоро показались стены большого сада; сквозь деревья в темноте смутно виднелся дворец.

— Э, да это Люксембург! — сказал Гуго будто сам себе.

— Здесь мне уже нечего бояться; можете идти.

Монтестрюк остановился и собрался повернуть назад, чтобы уйти, как вдруг она его удержала.

— А если бы мне захотелось отблагодарить вас, неужели вы не подсказали бы мне способа сделать это?

— Нет ничего легче. Угодно вам снять перчатку?

— Вот, — сказала она, подумав с минуту.

Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку.

Гуго взял ее почтительно кончиками пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:

— Теперь я должен благодарить вас.

Он еще раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачивая головы, между тем как она следила за ним глазами.

— Э! — протянула она. — Человек с сердцем, а будет придворным!

Фраза, которой Орфиза де Монлюсон закончила свой разговор с графом де Шиври, когда Монтестрюк ушел от нее, заставила раздражительного Цезаря сильно задуматься. Он хорошо знал женщин и, следовательно, знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и поступках. Он чувствовал, что Гуго, не испугавшись приема Орфизы и ее насмешливой улыбки, много выиграл в ее мнении. Сверх того, он не только сумел выпутаться удачно из такой беды, в которой другие могли бы потерять или свободу, или жизнь, но и приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из трудного положения, то чего нужно было ожидать от такого человека, когда ему подует попутный ветер?

Правда, у графа де Шиври был всегда под рукой Бриктайль, взбешенный поражением; но, раненый, он еще долго пролежит в постели и не будет в силах что-нибудь предпринять. Надо ждать, а пока принять меры, чтобы бороться тем оружием, которое графу де Шиври доставляли имя и общественное положение.

Теперь надо было смотреть на герцогиню д’Авранш, как смотрит полководец в военное время на крепость. Нельзя уже было надеяться, что она поднесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде. Надо было вести осаду, правильную осаду, в которой необходима и система, и ловкость. Граф де Монтестрюк обрел неожиданного союзника в лице короля. Почему же и графу де Шиври, в свою очередь, не обратиться к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть?

Цезарь скоро добился случая явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, сказал:

— Государь! Я желал выразить вашему величеству свое опасение, что едва не навлек на себя ваше неудовольствие.

— Вы, граф де Шиври?

— Увы, да, государь… Я осмелился поднять глаза на особу, которой вы покровительствуете…

— О ком вы говорите?

— О графине де Монлюсон… Я предавался с упоением очарованиям ее прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений моего государя. За моей любовью наступило раскаяние, и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть сердце мое обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от этой любви. У ног короля я ожидаю своего приговора…

Эта речь, в которой было рассчитано каждое слово, понравилась Людовику XIV — она льстила его необузданной страсти к владычеству надо всем и над всеми. Он улыбнулся милостиво и ответил:

— Вы рождены от такой крови, с которой может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого изберет ее сердце. Поэтому разрешаю думать вам о ней. Вы получаете мое королевское позволение.

— Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье услышать из уст ваших?

— Я даю вам свое позволение.

Это было гораздо больше, чем граф де Шиври смел ожидать: Людовик XIV почти дал ему слово. «Теперь не только меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой и Орфизой де Монлюсон, — сказал он себе, — но и самого короля!»

XXII

Кто сильнее?

Гуго не виделся с маркизом де Сент-Эллисом с того вечера, как он столь неожиданно оказал ему помощь на улице д’Арси. На следующий же день после встречи с дамой в черной маске он пошел искать маркиза по адресу, сообщенному им при расставании. Выпутался ли он, по крайней мере, из беды?

Когда Гуго вошел к маркизу, первым его вопросом было:

— Ведь ты не ранен, надеюсь?

— Да что значит такой вздор в сравнении с тем, что со мной случилось? Всякая рана показалась бы мне счастьем, блаженством!.. Знаешь, что со мной было после твоего отъезда из Арманьяка?