Читать книгу "Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл"

За этим этапом развития истории геев, связанным с интерпретацией гомосексуальности в свете понятия модуляции и инверсии, последовал этап радикального подхода к сексуальности и гендерной идентичности как конструируемым в процессе изменений социальной структуры под воздействием социальной борьбы.

Развитие этого подхода некоторым образом связано с работами Жака Донзело и Мишеля Фуко. В своей книге «История сексуальности» Фуко утверждает, что подчеркивание сексуальности как движущей силы в жизни является не только феноменом модерна, но и частью процесса социального контроля вообще. Он очень определенно высказывается относительно социального конструирования гендерной идеологии и гендерных идентичностей. Как Фуко отмечает в своем эссе о транссексуале по имени Эркюлин Барбен (Herculine Barbin), социальная норма, в соответствии с которой каждый должен обладать совершенно определенной и постоянной идентичностью как член одной гендерной группы, с исторической точки зрения сформировалась недавно.

Однако в этой работе, посвященной аппаратам власти – видам профессиональной занятости, государству и формам знания, которые они порождают, – ничего не говорится о низовом уровне реальности, которая была объектом стратегий контроля. Эта теоретическая проблема стала стратегической дилеммой для движения освобождения геев. Когда гомосексуальная идентичность рассматривается как следствие регулирования дискурсов и стратегий, используемых властями предержащими для того, чтобы зафиксировать, изучить и обозначить диссидентов, то логическим ответом на подобную стратегию будет дерегуляция и деконструкция. Но деконструирование гомосексуальной идентичности означает демонтаж политической власти, которая была достигнута посредством мобилизации, подчеркивающей эту идентичность и провозглашающей гордость за нее. Таким образом, может сложиться впечатление, что теоретический прогресс, порожденный движением за освобождение геев, означает конец самого движения.

Корни этого парадокса – в односторонней концепции социального процесса, развиваемой в теориях дискурса и социальной регуляции. Практическая сторона этой проблемы будет обсуждаться в Главе 10. На уровне теории она может быть скорректирована с помощью феминистской истории – подхода, пионерные образцы которого представлены работами Шейлы Роуботам «Скрытые от истории» и «Женщины, сопротивление и революция». Смысл этого подхода – в подчеркивании социальных отношений и особенно структур власти. Но при этом центральное место в исследовании отведено практикам угнетенных. Показано, что использование власти наталкивается на стратегии сопротивления, приводящего к разным результатам. Такой подход позволяет принять во внимание реальность власти и при этом избежать представления женщины как вечной жертвы, а также показать дееспособность угнетенных и при этом признать реальность угнетения.

Таким образом, историчность гендера, определенная в начале этого раздела, не является абсолютно абстрактным понятием. Изменение происходит благодаря дееспособности человека, и в то же время любая практика имеет место в конкретных условиях и разворачивается в конкретном месте как определенная последовательность событий. Идея историчности подразумевает конкретную историю, некоторые черты которой сейчас ясны. Предметом этой истории выступает структура социальных отношений и заключенная в них форма жизни. Эта форма жизни, в свою очередь, включает в себя формы сексуального поведения и политической жизни. Эта история не гомогенна. Как подчеркивает Джулиет Митчелл, различные структуры отношений могут развиваться разными темпами и прийти в противоречие друг с другом. Реальные социальные противостояния не имеют предсказуемых или стандартных следствий и иногда изменяют условия, которые их породили. Существует длительная историческая динамика практики и структурной трансформации.

Исследование исторической динамики гендерных отношений до сих пор находится на стадии первоначального развития, но уже сейчас ясно, что эта динамика – не гладкий путь разворачивания заранее известной логической схемы, а ухабистая и извилистая тропа. Порой происходят резкие изменения, когда условия практик эволюционируют достаточно быстро; бывают периоды более или менее стабильного движения в определенном направлении; а бывают времена, когда баланс сил стабилен и ничего не меняется.

Конкретный фокус этой истории (в отличие от абстрактного определения ее предмета и предметных рамок) – это композиция гендерного порядка в данный момент времени и в данном месте и коллективные проекты, которые ее составляют. Чтобы понять эти проекты, необходимо воспроизвести историю формирования групп и категорий, а также типов личностей, мотивов и способностей, на которых основывается гендерная политика.

С этой точки зрения нижеследующий раздел не является даже очерком истории. Но важно по крайней мере перенести нашу теоретическую схему на постановку конкретных исторических проблем. Таким образом, в следующем разделе предпринята попытка поставить ряд вопросов относительно динамики гендера в масштабе мировой истории, на которые предстоит ответить научному сообществу.

Ход истории

Развитие гендерных отношений на ранних этапах развития человеческого общества является предметом глубокого интереса и обсуждается не только в связи с проблемой их происхождения. На самом деле едва ли вообще имеет значение, можем ли мы дойти до самых истоков. История начинается тогда, когда археологические данные становятся достаточно полными, чтобы пролить свет на структуру гендерных отношений.

Не существует никаких серьезных данных о развитии гендерных отношений до эпохи верхнего палеолита, и маловероятно, что они вообще когда-либо появятся. От самых ранних этапов производства орудий труда и производства пищи до нас дошли следы типа орудий, костей и очагов, но по этим следам человеческой деятельности нельзя судить о характере гендерных отношений, при которых они проявились. В частности, с их помощью нельзя обосновать распространенное мнение, разделяемое археологами, социобиологами и многими феминистами, что существовало жесткое разделение труда между мужчинами, которые якобы занимались производством орудий труда и охотой, и женщинами, которые якобы занимались собирательством или оставались дома. Это мнение – просто догадка.

К эпохе верхнего палеолита накапливаются некоторые данные в форме рисунков, изделий из кости и захоронений. Хотя все эти данные являются лишь формой социальной репрезентации, которая говорит о реальности не больше, чем страница журнала «Playboy», они все-таки могут служить какими-то ориентирами. Например, о половом разделении труда можно судить по наскальным рисункам, найденным в Восточной Испании: на них можно разглядеть сцены в лесу, в которых мужчины и женщины, различимые по наличию грудей и строению гениталий, занимаются разными делами. По находкам в захоронении и другим объектам на стоянке охотников на мамонтов в Дольных Вестоницах (Чехия) можно реконструировать участие женщин в ритуалах и сделать вывод о том, что они имели сакрализованную власть.

Чтобы с помощью этих фрагментов доказывать исторические факты, необходим большой труд. Отдельные образцы таких артефактов могут ввести в заблуждение. Я упоминаю их просто для того, чтобы показать: реконструкции социальных отношений на этой стадии исторического развития возможны. Фактических данных становится намного больше около 10 000 лет назад – с развитием первых сельскохозяйственных обществ на юго-западе Азии, в районе Месопотамии.