Читать книгу "Библия бедных - Евгений Бабушкин"

Но есть места, где свет волшебен. Фэнхуан, город Феникса, еще недавно – деревня, теперь – китайский Лас-Вегас. Днем здесь провинциальная экзотика: стирают белье у свайных домиков, испражняются туда же, в реку, и там же, по реке, катаются гондолы, и с гондол поют юноши.

А ночью – царство света. Открыты кабаки и подпольные курильни, льется рисовая водка под клубные ремиксы патриотических песен. У шеста вместо голых девушек – мужчины в шапках с рогами. Ничего не понятно. Пляшут девушки в ухмыляющихся масках. Рев. Вонь. Угар. В бар зазывают с трещотками. Вышибала изображает пьяного и хлопает себя по животу: у нас хорошо, заходи, великан. Вместо вывесок висят пустые пивные бутылки: тут славное место, тут много выпито. Китай веселится. Китай зовет. Двери распахнуты. Сладко и пьяно внутри. И страшно.

Эпилог

Ночь – для огней и удивления. А для грусти и трезвости – утро. Разбредаются туристы. Встает над городом запах рисовой отрыжки. Заводятся мотороллеры. Ну вот я и привык к Китаю, к его ночной роскоши и утренней бедности. Хвала западным и восточным богам, днем здесь так же, как повсюду в мире. Нищий лижет фасолевое мороженое у входа в банк, и каменный лев равнодушен.

Забытый русский

В полдень приходит буря. Ветер срывает гранаты с веток, сладкий ручей течет по брусчатке. Барабанят по черепу грецкие орехи – страшно, как под обстрелом, сильно до синяков. Где-то гремит листовое железо, тонкие женщины в черном бегут, закрывая лицо платком. Через миг – тишина, и торговцы старьем вылезают из «Жигулей», расстилая свои ковры и раскладывая пластинки. Грузия пахнет вином и плодами, давленым ркацители и корольком, и пыльной подушкой из бабушкиного шкафа.

Сюда надо осенью. Меняя плюс два на плюс двадцать, грязный снег на вечную зелень, опухшую московскую луну на грузинский месяц – южный, поджарый, рогами вверх. И надо сюда на неделю минимум, иначе – впустую. Тбилиси – для неторопливых.

Шведские дизайнеры за дикие миллионы придумали ему логотип и слоган: «Город, который вас любит». Да, любит, но не лезет целоваться. Да, дружелюбен, но не запанибрата. Объятия раскроет, но не в первый день. И не ищите его любви в крепостях и музеях, сжимая в руке сувенирный магнитик. На Тбилиси недостаточно смотреть из окна отеля. С Тбилиси нужно разговаривать.

Мой первый грузин продает крашеные розы на улице Пушкина, он образован, подозрителен и мохнат, как филин. В СССР он был искусствоведом.

– Нико Пиросмани знаешь?

– Знаю.

– Котэ Микабердизе знаешь?

– Знаю.

– Шота Руставели знаешь?

– Знаю.

– Докажи!

Я сбивчиво цитирую перевод Заболоцкого, и грузин дарит мне ядовито-синий букет.

Мой второй дремлет в хинкальной у кувшина подслащенного саперави, он уверен, что Саакашвили спланировал войну на Украине, он может показать секретную, грузинскую могилу Берии и очень уважает Путина.

– Он – сила! Он – маму знал!

– Чью?

– Всэх!

Мой третий – таксист, и он выпевает названия улиц. По-русски он знает три слова: прямо, тюрьма и волки. И мы едем прямо. «Иерусалеми, Бетлеми, Сиони», – поет таксист. Черная «Волга» скачет по ямам. Под колесами хаос. В тупике Сиони застряли два джипа, на капоте стакан и нарды: отчаявшись спастись, мужчины мечут кости. «Волки! Тюрьма!» – важно говорит таксист. Черная «Волга» ревет, покоряя переулки Старого города.

Прочь с площади Свободы, где Церетели что-то изваял. Прочь с проспекта Руставели, где у заколоченной Академии наук торгуют китайскими кинжалами. Прочь из церквей и крепостей – прочь от открыточной красы осеннего Тбилиси. Шаг в сторону: в духан, в закопченный подвал, где пьют с утра, где хрупкие старики целуются над бутылью самого дешевого белого. Где повариха размером с гору снисходительно предложит гостю десять огромных хинкали. Настоящий грузин – двадцать возьмет.

Да, это Тбилиси, город кабаков и коммуналок. Их здесь называют красиво – «итальянские дворики»: дряхлые дома персиковым кирпичом наружу, барочными окошками внутрь. Старый город весь такими застроен, и в этих двориках бесстыдно сушат белье, свирепо сражаются в шахматы и страстно соревнуются, у кого тяжелей балкон и длинней винтовая лестница, ведущая в никуда, – здесь любят чугунную роскошь.

Один грузин прожил в таком дворике полвека. Все ему надоело, а особенно – общий санузел. И на гигантском своем балконе он выстроил нужник – прямо напротив церкви Святого Георгия. Много лет нависал над городом нужник. При Саакашвили грузину наконец провели канализацию. В тот день, говорят, он вышел на свой балкон, с торжеством усмехнулся и нужник тот демонтировал. А балкон до сих пор всем показывают как символ грузинского упорства и терпения.

Тут, впрочем, у каждого старого дома балкон или балкончик, и на каждом монументально бездельничает голый по пояс, жирный, мохнатый грузин. А рядом рекламируют депиляцию, и точно такой же грузин, но младенчески гладкий, обнимает какую-то барби с подправленным носом. В этой картинке грузинское будущее и прошлое, Европа и Азия (что бы это ни значило), и драматический выбор, который лучше вовсе не делать, раз так одуряюще пахнет осень и буря уже прошла.

И есть еще место, где все смешалось: Сухой мост. Слева от него самый большой блошиный рынок на Кавказе. Справа – хрустальный Дворец правосудия. Сверху, с горы Мтцаминда он выглядит как инопланетный лайнер или колония громадных поганок. В Грузии тринадцать таких сверхсовременных штуковин – можно за пять минут развестись и жениться снова, можно без взяток и проволочек вообще что угодно. И у прозрачных, фантастических стен притулилась барахолка, где до крови, до слез торгуются за пригоршню транзисторов или фамильное серебро.

Есть романтическая легенда о Грузии: вот-вот из ночной мглы выскочит бородатый закавказский Байрон и поскачет куда-то по холмам, блудить и мстить. Есть советский миф про вино, любовь и гостеприимство. И есть настоящее. Пришел один мужик в университет, к бывшей жене, преподавательнице, выпустил ей три пули в грудь, а четвертую себе в лоб. Такова изнанка милой грузинской патриархальности. Впрочем, знакомые убеждают, что все настоящие бандиты давно переехали из Тбилиси в Москву, а здесь убивают лишь по двум самым серьезным поводам: женщины и вино.

Да, здесь по-прежнему много любят и пьют, и очень много играют. В казино поет Вера Брежнева и разоряются богатые армяне. А местные, кто победней, разложили карты за углом, в тени орехового дерева, на мусорном баке. Дернулась крышка – выскочил наружу ошалелый сиамский кот, испортил игру. Бранятся мужчины, раздают заново. Рядом восемь пустых бутылок в ряд и яблочный огрызок. Кто-то отлично позавтракал.

Узнав, что я из Ленинграда, мужчины складывают карты и заводят неспешный разговор. Далеко ли до Метехи? Да все тут рядом, как от Стрелки до Дворцовой, дорогой! И мы вспоминаем город, так непохожий на этот, и на исходе воспоминаний припрятанная бутылка бесценной «Хванчкары» меняет хозяина.