Читать книгу "Черноводье - Валентин Решетько"

– Хорош седни денек, мужики, ничего не скажешь! Рожь, поди, в колос пошла! – говорил мечтательно Ивашов. – Люблю я, братцы, в энту пору на полях побывать. Кажный стебелек к ногам твоим льнет. Вовремя дождь прошел, вовремя!..

Остальные мужики тоже выпрямились. Прекратился стук топоров. Сосед Ивашова, невысокий худощавый мужик с жиденькой бороденкой, Афанасий Жучков, который уже здесь за норовистый характер успел получить кличку Заноза, присел на бревно и достал кисет. Он огляделся серыми неулыбчивыми глазами, лицо его вдруг подобрело, и со скупой, какой-то виноватой улыбкой проговорил:

– А я, признаться, мужики, и лета никогда не видел!

– Ну ты, Заноза, загнул! – рассмеялся старик Грязев, черный как смоль. – Как это не видел?

– А вы-то сами видели?! – все так же виновато улыбался Жучков: – Земля подсохнет – с утра до вечера на пахоте. Кони не выдерживали. Заменишь их и опять пахать. Солнце, бывало, садится, а клин недопахан. Так бы взял его руками и задержал на небушке. Ты куда, мол, торопишься! Не видишь, работы полно… Только отпахался – сеять пора! Сев прошел – смотришь, и Троица. Тут, правда, пару дней гулеванишь – от души. Родителев вспомянешь и снова за работу…

Жучков стал загибать толстые бесформенные пальцы на руке. Загнув первый, он проговорил:

– Гумно поправить надо? Надо! Пригоны чинить надо? Надо! Пока с имя провозился, глядь, покос на носу. Не успеешь откоситься, как хлеба начали спеть. Стало быть, убирать пора! После уборки – молотьба… Да так и молотишь – с осени до самой весны…

Теперь уже старик Грязев виновато улыбнулся и удивленно сказал:

– Как-то не думалось! А и верно, мужики, ни хрена мы не видали – ни зимы ни лета!

Старший сын Ивашова, Степан, зло бросил:

– Зато щас видим! О нас позаботились. Во-он идет наша власть! – Степан показал на подходившего коменданта.

Бригада подобралась, выжидательно поглядывая на начальство.

Сухов стоял, чуть расставив ноги. Плеть, согнутая пополам, методично хлестала по голенищу сапога. Он тупо глядел на людей осоловевшими глазами. Бригада тоже выжидательно смотрела на коменданта.

Сухов шагнул вперед. Его глаза льдисто заблестели, лицо искривила злобная ухмылка:

– Сидите, мать вашу… Прохлаждаетесь, кулацкая сволочь, захребетники! – змеей шипел комендант, наливаясь яростью, подогретой изнутри кислой брагой. – Я вам покажу, как сидеть! – Плеть неожиданно взметнулась вверх и со свистом опустилась. Ситцевая рубаха на плече Жучкова лопнула. Афанасий сдавленно вскрикнул. Плеть снова взмыла вверх.

– Перестань баловать! – враз побагровевший Федот вскочил на ноги: одной рукой перехватил плеть, другой взял за грудки коменданта и легко оторвал от земли тяжелое тело. Сухов хрипел, беспомощно сучил ногами. Федот шагнул в сторону и поставил коменданта на землю.

– Шел бы ты, начальник, по своим делам. Здесь мы и без тебя управимся! – угрюмо пробасил Федот.

Сухов оторопело смотрел на Ивашова. Сам физически очень сильный, он преклонялся перед силой других, которая превосходила его собственную. Тут уж ничего с собой Сухов поделать не мог. Сила есть сила! Физиономия коменданта помимо его воли расплылась в улыбку. Он только и мог сказать:

– Молодца, Ивашов, молодца! – и затем длинно и забористо выругался. С каждым матерным словом Сухов приходил в себя, обретая привычную для себя наглость и самоуверенность. Словно древний Ахилл, которому помогала сама мать сыра земля. Под конец матерной тирады потряс плетью перед носом Федота. – Смотри у меня, Ивашов! Плеть походит по твоей спине!

– Иди, иди, начальник! Занимайся своими делами. Их, поди, у тебя невпроворот! – насмешливо проговорил Федот. – А нам робить надо!

Сухов повернулся с деланным спокойствием и пошел в глубь лагеря.

Жучков снял с себя рубаху. У него от обиды мелко тряслись губы:

– От сволота, от скотина! – чуть не плача, повторял Афанасий. – Да где же я тут другу рубаху возьму! От сволота, ну и сволота! – продолжал бубнить Жучков.

– Че ты рубаху жалеешь! – не выдержал старик Грязев. – Ты посмотри, как он тебя размалевал! – тыча в красный рубец, отпечатанный на белом теле от плеча до поясницы.

– Да хрен с ним, с рубцом; рубец заживет, а где я рубаху другу возьму… Ну и сволочь! – Афанасий сокрушенно рассматривал порванную рубаху, покачивая головой. В глазах у мужика стояли слезы.

Обитатели лагеря, древние старики и малолетние дети, которые не могли работать на раскорчевке, заметили подходившего коменданта. Лагерь моментально обезлюдел. Стихли детские голоса. Все попрятались в свои временные жилища. Даже старик Христораднов, гордый и независимый, и тот залез в балаган, ворча под нос:

– Ну его к холере! Свяжись с дураком, сам дурак будешь!

Сухов довольно улыбался, у него поднялось настроение. Ему было приятно, как со страхом разбегались и старые и малые. Комендант остановился посреди лагеря, окинул взглядом скопище балаганов, постукивая плетью по голенищу сапога. Хотел что-то крикнуть, но вдруг передумав, двинулся по тропинке на берег Васюгана.

Клев был отличный. Танька Жамова стояла за черемуховым кустом, низко склонившимся над речной водой. Она напряженно следила за поплавком, сухой палочкой привязанной к леске, которую сплел отец из суровых ниток. Девчонка замерла. Чуть дрогнув, поплавок медленно поплыл в сторону. Смахивая рукавом старой материнской кофты, которая была на Таньке, капли пота с облупившегося от солнца носа, девчонка потянула удилище и почувствовала в руках упругую тяжесть. В воздухе серебром блеснул отборный васюганский чебак. Описав дугу, он плюхнулся в голубоватый речной ил. Танька схватила увесистую рыбу и стала насаживать ее на кукан.

– Кто разрешил?

Танька замерла и испуганно подняла глаза. Около нее стоял комендант.

– Я спрашиваю, кто разрешил? – он упивался испугом этого маленького существа. Которая не знала, есть у нее это право или нет его.

…Да что там Танька! Взрослые тоже не знали. Им их права никто не разъяснял. Каждое действие их было бесправно, на каждое движение нужно было испросить разрешение. Их карали лишь за то, что они воспротивились тому общественному укладу, с помощью которого власть решила их осчастливить – построить при жизни рай. Вот и строили они его своими руками. А кто не работал, тот и сейчас не строит. Раньше сидели на завалинке – зубами щелкали, теперь в прорабах ходят да надсмотрщиках с плетками в руках.

Что хотят, то и воротят…

Танька все так же испуганно смотрела на коменданта. От нахлынувшего страха у девчонки отнялся язык.

Сухов нагнулся и поднял удилище, валявшееся на примятой траве. Он равнодушно глядел на девчонку, с таким же равнодушием посмотрел на рыболовный крючок. В его глазах появился живой интерес:

– Ты гляди, фабричный! – удивился Сухов. Он деловито полез в карман галифе, достал складной нож и спокойно обрезал крючок. Снял с головы форменную фуражку и по давней мальчишеской привычке заколол крючок в подкладку. Затем так же неторопливо сломал о коленку удилище в нескольких местах, сложил обломки в пучок вместе с леской и закинул далеко в реку. Потом также бесстрастно, точно это был не человек, а механическая кукла, поднял с земли кукан с рыбой и закинул его в реку. Блеснув на солнце, чебаки еще некоторое время продержались на поверхности и затем медленно затонули в темной васюганской воде.