Читать книгу "Черноводье - Валентин Решетько"

Около упавшего кедра собралась вся бригада. Оцепеневшие люди молча смотрели на Борщева. Только одна Наталья, казалось, не понимала, что произошло с ее мужем. Она растерянным голосом звала:

– Осип, Осип, ты это чего… Вставай, ну вставай же! – Обернувшись, она удивленно смотрела на людей. Ее глаза, казалось, говорили: «Бабы, мужики, да этого не может быть!» Как это – чтобы ее Оська…

Бригадники отводили глаза, не в силах смотреть в эти растерянно-наивные, на грани безумия глаза.

Послышался женский плач.

Наталья вздрогнула и, точно лунатик, сделала шага два к убитому и опустилась на колени. Она отводила руками ветки кедра, которые реденькой сеткой закрывали лицо и грудь Осипа. Упругие веточки, спружинив, ворачивались на старое место, прикрывая пострадавшего. Наталья с маниакальной настойчивостью отводила их и отводила…

Мягкие и длинные иглы густой кедровой хвои нежно гладили по лицу убитого, размазывая запекшуюся кровь. Женщина неотрывно смотрела на кровь. Потом вытянула руку, провела ею по усам и бороде мужа и медленно поднесла к себе, внимательно разглядывая кровавые полосы на ладони. Она в ужасе закричала и упала на грудь мужа…

Лаврентий судорожно кашлянул в кулак и тихо сказал:

– Анна, Акулина, подымите Наталью и ведите ее на стан; мы с мужиками тут сами управимся! – И, ни к кому не обращаясь, закончил: – Вырубай, мужики, ваги! Подымать покойника надо!

Глава 16

В палатке было жарко и душно. Июльское солнце накалило брезентовые стенки; густой застойный воздух, пропитанный вонючими портянками, мужским потом и еще чем-то грязным, неопрятным, перебивал приторно-кислый запах браги. Раскрасневшийся Сухов сидел на низком топчане, положив руки на грубый стол, напротив него на таком же топчане сидел Поливанов, с прилипшими ко лбу влажными волосами и посеревшим лицом. На столе стояла бутыль, наполненная белесоватой с синюшным оттенком жидкостью.

– Наливай, Поливанов! Я тут хозяин, понял!

– Понял, понял! – с пьяной ухмылкой соглашался Поливанов. – Как не понять! – Он приподнялся, хмель качнул его, и собутыльник вновь оказался на топчане.

– Вот едреныч! – пьяно удивился Поливанов. – Душно чей-то! – Он снова с трудом поднялся и ухватился двумя руками за бутыль. Наклонив ее, с трудом наполнил две алюминиевые кружки.

Сухов тупо смотрел на собутыльника, как тот неверными руками наполнял кружки, расплескивая брагу на грубые доски стола.

По лицу коменданта блуждала кривая ухмылка:

– Слизняк ты, Поливанов, я посмотрю! Нету в тебе крепости ни в середке, ни снаружи. Баба ты, вот кто! – Комендант взял кружку ухватистой ладонью, некоторое время пристально смотрел на нее и, сморщившись, медленно выцедил брагу сквозь зубы без перерыва, запрокидывая голову все выше и выше, так что на толстой шее вздулись синие жилы. Так же медленно поставил кружку на стол, слегка пристукнув ею о столешницу. Захватив несколько перьев зеленого лука, он свернул их в несколько раз, ткнул в горку серой соли, насыпанной прямо на стол, и с хрустом стал жевать сочную мякоть. И только потом в упор посмотрел на Поливанова вдруг проясневшими глазами и внушительно с расстановкой заговорил:

– Я, Поливанов, за свою власть кому хошь глотку порву! – он крепко сжал волосатый кулак и многозначительно постучал им по столу.

Помощник коменданта пьяными глазами смотрел на набычившегося командира, на его жесткий кулак, и у подчиненного невольно побежали мурашки по спине, глядя на слепую неукротимую силу.

– А ты пей, раз начальник приказывает! – Сухов тяжелым взглядом смотрел на помощника. Поливанов, не отрывая глаз от волосатого кулака, взял кружку и залпом выпил мутную жидкость. Сухов довольно осклабился, вытер рукавом гимнастерки бежавший по лицу пот и словно забыл про своего помощника:

– Власть, она, брат, знат, на кого положиться. Знат, на кого опереться. И я за таку власть кому хошь глотку порву! – снова со смаком проговорил Сухов. – Кто я был до совецкой власти – да никто! А щас – сержант. Понял! За два года дослужился – партейным стал! – Он помолчал, на лице у него вдруг расплылась улыбка. – Помню, служил я в продотряде… Командир был зверь! – с невольным восхищением и завистью говорил комендант. – Далеко-о-о пойдет, сука! Молодой – да ранний!.. Нас пять человек было; зашли мы в один двор – и сразу к анбару. А молодая баба встала на пороге, руки расставила и блажит на всю деревню: «Не пущу, ироды! Чем я детей кормить буду!» – Васька, командир наш, берет ее спокойно и в сторону. Зашли мы в анбар, она за нами, цепляется за командира и орет во всю дуринушку. Васька берет ее – да как шарахнет… Баба и с копылков, расстелилась на полу, юбчонка заголилась, а под ней ничего. Лежит она с голой ж… а Васька плетью ее да плетью, с приговором: «Получай, сучка кулацкая! Получай!» Как врежет плетью, так кровавый рубец на коже выступает! Всю задницу бабе расписал! – И вдруг неожиданно захохотал, громко, отрывисто, широко разевая рот. – Го-го-го!

Поливанов вздрогнул. Он растерянно смотрел на своего командира; такой смех вызывал невольный страх. Кончив смеяться, Сухов уставился на помощника и снова повторил:

– Смотрю я на тебя, Поливанов, слизняк ты! – он с отвращением передернул плечами и смачно сплюнул на пол. – И как тебя совецка власть выбрала! Ну ниче, я тебя выучу! – Уверенно с апломбом говорил Сухов и требовательно закончил: – Наливай!

Выпил еще кружку браги, и на Сухова накатило: ему захотелось что-то делать, кого-то поучать… Пошарив возле себя рукой по топчану, он нащупал плеть и выпрямился, слегка касаясь головой конька палатки. Он стоял, покачиваясь, около выхода и продолжал пренебрежительно смотреть на помощника, потом назидательно сказал:

– Учись, Поливанов, у Гришки Замораева да у Гошки Бондарева из седьмого поселка. Тоже молодые, а нос по ветру держат. Такие плевать против ветра не будут и мать родную не пожалеют! Активисты… – Сухов грязно выругался и потряс кулаком в сторону поселения: – И тут будут активисты. Прижмет – дак приползут, ни куда не денутся! – Затем, посмотрев на Поливанова, уже спокойнее закончил: – Я тоже, Поливанов, с активистов начинал. И вишь, кем стал – сержантом, партейным!

Уже заступив на улицу, придержал полу палатки рукой, проговорил в раздумье, словно самому себе:

– И Прокопий Зеверов!.. Ишь, как юлит мужик! Ниче, юли, юли – такие нам нужны. Когда-то я просил у вас кусок хлеба, теперь – вы у меня! Все вы у меня тут! – Сухов сжал крепкий кулачище, так что побелели пальцы, лицо налилось пьяной яростью.

Томился в лучах полуденного солнца июльский день. Ни ветерка. Сквозь поредевший от вырубки лес виднелись свинцовые воды Васюгана. Беззаботно перекликались кулички, перелетая с берега на берег. Лагерь молчал. Только недалеко от палатки слышалось сочное тюканье топоров. Это строительная бригада во главе с Федотом Ивашовым кончала рубить пятистенник. Будущее жилье коменданта и продуктовый склад. Федот, с большой окладистой бородой, закрывающей наполовину грудь, тесал стропилину. Кончив тесать, он воткнул топор рядом в пенек и с наслаждением растер поясницу.