Читать книгу "Драконий катарсис. Изъятый - Василий Тарасенко"

Думать было некогда, и я проворно скользнул к демону под напряженной рукой. Мои когти проскрежетали по черной чешуе, вызвав новый всплеск боли в запястье и облако красных брызг. Я успел заметить алую плоть в трещине чешуи, а потом получил чудовищный удар крылом по голове. Время вернулось к нормальному течению предательски точно и выверенно. Словно кто-то управлял им со стороны. И этот кто-то не питал к нам обоим никаких симпатий. Серый свет вокруг потускнел. Я тряхнул головой, прогоняя муть. Рев Пармалеса дал понять, что медлить нельзя…

На меня посыпались мощные удары, от которых хлестко лопались кости ребер. Сломанной куклой я летал по пространству, кружась в хороводе колючей боли, а демон почему-то не спешил применять свои страшные когти. Но вот музыка стихла. Тишину я осознал сквозь красное марево агонии, не имея возможности вздохнуть. В этот момент кто-то вновь решил поиздеваться. Не знаю, над кем — надо мной или демоном. Но мои раны стремительно затянулись, ребра расправились и срослись, кости с сухим треском вернулись на место, я же все это время орал благим матом от волн палящей боли. Пармалес недоуменно смотрел на все это и злился все больше и больше. Ему не нравилось происходящее. Как и мне. Лучше бы уж невидимый помощник дал спокойно откинуть копыта…

Эта пытка продолжалась бесконечно долго. Пармалес превращал меня в отбивную, располосованную когтями, а потом все возвращалось в начало. Серый свет стал алеть, в моей голове звучали странные потусторонние голоса, шепчущие песни далеких вселенных. Наверное, это были зори, самое постоянное и неизменное в подлунном мире. И день может стать темнее ночи, и ночь способна засиять как день, но зори были, есть и останутся Рубиконом той неизменности, что все-таки хранит миры от разрушения. Свет и тьма ведут войну из начала времен. Они танцуют среди светил, пожирая планеты и миры. Они опаляют судьбы разумных существ своим возвышенным дыханием, нашептывая истины и разрушая стереотипы. Но утренняя заря сродни вечерней, и обе они останутся навеки, сохраняя преемственность великих противников, накрывших крылами космос. День всегда сменяется ночью, ночь всегда уступает дневному свету.

Черные лезвия тянут за собой красные нити, на которых висит живое тело в руках опытных кукловодов. И не стало больше той хрустящей костями боли, чавкающей мясом, икающей вялой кровью, рыгающей смрадом искристого безумия. Сколько раз я умер и возродился? Будь проклят тот, кто решил, что жить — это хорошо. Это плохо, дурманяще и мерзко, отвратительно и смердяще! Это крик в серой неге разложения, вопль в лопающейся голове, стенание на дыбе чьей-то неумной воли. Я просил дать мне умереть, выл от рвущих плоть гвоздящих ударов страдания. Но это не помогало. Моя душа раненой чайкой парила над бойней и раз за разом оглашала пространство серого жемчуга криком боли под аккомпанемент чужого холодного смеха.

В какой-то момент даже Пармалес остановился, с тоской глядя на меня. Его руки кропили моей кровью реальность трона, а он стоял и смотрел, и пелена гнева в его взоре стала таять. А потом неведомый шутник выдал коронный номер, стоивший мне еще сотни жизней. Я смеялся, когда за спиной выросли черные крылья. Хохотал, когда демон отрывал мне их с кусками тела. Наш ганец длился миллионы лет. Мой разум растаял в серой дымке, наполненной черными искрами. И плевать было шутнику на то, что безумие уже вежливо стучалось в мою голову толчками крови, несущей новую боль. Это было смешно, очень смешно. Я даже стал получать какое-то эстетическое удовольствие, гадая, что сделает демон дальше: оторвет руку, откусит голову или выдернет хвост вместе с позвоночником?

Потом пришел покой, настоящий, незыблемый, напугавший обладателя холодного смеха. В наш танец вошел еще кто-то, несущий в себе тепло и сочувствие. Шутник отступил на несколько веков, не забывая при этом возвращать меня с того света. Пармалес неистовствовал, но его когти больше не могли причинить мне вреда — они со скрежетом скребли мою кожу, стачиваясь в крошево, но отрастали вновь. Новое безумие мне понравилось. Оно позволило отдохнуть от боли. Неведомый помощник пошел еще дальше. Спустя еще несколько веков бесконечной агонии в пламени, извергаемом демоном, я почувствовал, что могу теперь и сам сражаться, пусть не на равных с царем моркотов, но и не всухую. Теперь боль мог причинять и я. Это было сладко — вонзать когти в плоть демона, ставшую податливой и мягкой.

Кто-то прошептал, что я умею кусаться. Ведь вампиры меня боятся не за милый вид и красивые глаза. Прах… Пыль и ветер серых пределов — вот что такое мой укус для кровососов. Потому что вампиры — наши дети, наши пасынки и ублюдки, нажитые древними моркотами на просторах сначала Кавана, затем и всего Лахлана. Этот прах струился меж пальцев, словно вода среди гальки. Он — мое оружие. Он — мой страж. Он — мой доспех.

Каждая пылинка этого серого пепла, наполненная миражами и образами, несла в себе погибель и возрождение. Как моим врагам, так и мне. Но я уже погиб, эта мысль пробилась сквозь восторг пульсирующей смерти красных нитей вокруг меня. Праздное любопытство безумного ребенка не стало тянуть. Серое пламя, раскрывшееся во мне, хотело познать объятия улыбающегося сумасшествия. Так и быть, демон подождет, решил я. Ладони стали ловить прах, вылавливая из серого хоровода мятежные хлопья, собирая их как воду. Радужные переливы невесомой добычи притянули к себе мою жажду познания. Губы коснулись пепла в ладонях. И я вдохнул.

Демон, который все это время лишь вяло пытался вскрыть меня и вывесить требуху на просушку, вдруг заревел и бросился в стремительную атаку. Его когти легко разорвали вуаль праха и вонзились в мое тело, заставив вселенную исказиться волнами, словно это лишь камень потревожил гладь мутного озера. Прах подарил мне то, чего я так жаждал последние тысячелетия пытки: отстраненность и покой. Я больше не чувствовал рвущейся плоти, крошащихся костей и кипящей крови.

Холодок окутал мой разум, проясняя сознание. Пармалес терзал какое-то чужое тело. Я же повис в стороне от бойни, спокойно оценивая ситуацию. Безумие схлынуло куда-то в бездну. В сером тумане вокруг зашипело пространство, исказив свет:

«Не то! Ты должен измениться или умереть! Сердцу Бездны нужен сильный царь. Если ты не способен стать жестким и равнодушным, тебе не одолеть Пармалеса».

Демон застыл, слушая голос трона. Он без особых усилий держал в левой руке мое тело, ухватив за шею. Другая его рука почти оторвала кусок торса, орошая пространство потоками крови. Я с интересом шевельнулся, захотев кое-что сказать. И тело послушно вскинуло то, что уцелело от головы. Лохмотья губ разомкнулись, роняя слова:

— Разве не весело?

Парь почти с испугом уставился на меня, зарычал и одним махом снес голову. Но она лишь разлетелась на осколки образа и вновь возникла на месте. Я окончательно успокоился. Все происходящее перестало быть веселым. На границе сознания послышались вкрадчивые шаги ужаса, подкрадывавшегося за серым светом, как за пеленой. А Пармалес вдруг впервые с начала избиения моей несчастной тушки заговорил:

— Почему ты не даешь мне убить его? Ты хочешь, чтобы правил он?

Он явно обращался к владыке Бездны. Холодный голос ответил слегка отстраненно: