Читать книгу "Горец. Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий"

— Что с носом не так? — продолжал я пытать командора.

— Да лед на нем нарастает сильнее, чем на других местах оболочки. Тянет вниз.

— Не боишься обледенения?

— Расчеты показывают, что подъемной силы нам хватит даже на полное обледенение оболочки. Вот только потом соскребать лед на земле замучаются матросики.

— Используй спирт. И оболочка будет целей, — посоветовал я.

— Ага… Чтобы потом вся аэродромная рота ходила пьяной и оправдывалась тем, что во время работы надышалась? Плохо ты, Савва, наших матросиков знаешь. Это не твои дисциплинированные горцы, слушающиеся военного вождя, как отца родного.

Я решил, что сравнение горцев и матросов в присутствии последних неуместно, и спросил другое:

— А балласт у тебя не замерзнет?

— Нет. Вместо воды в мороз я использую мелкий щебень, дворницкий такой, которым они гололед присыпают.

— Почему не песок?

— Песок смерзается, как его на морозе ни просеивай. Да ладно мы — у нас корпус прочный, а вот царцы в такой же мороз на мягком дирижабле летают. В веревочной сетке и почти в открытой гондоле. Герои.

— «Богатыри, не мы…» — усмехнулся в унисон.

— Зря смеешься. Я в свое время полетал на мягких… Тебе не советую. Особенно в такую погоду. Кстати, в минусовую температуру нам с начала декабря полетный день за два считают. Так что весь экипаж летает в охотку. Три подъема — и месячная норма для полетных выплат. Да еще с доплатой «за холод» в зависимости от температуры на высоте. Не говоря уже о том, что два подъема в военное время дают почти месяц обычной календарной выслуги. Любит нас император.

— Кажись, Щеттинпорт показался, — завистливо прервал я командора.

Через несколько дней меня выведут за штат из эскадры. Прощай небо. А оно так красиво. Даже когда такое холодное, как сегодня.

Над городом, спустившись до пятисот метров, дирижабль первым делом раскидал листовки, половину которых ветер снес на позиции нашей армии. Но и на город упало достаточно.

— Вот и пехоту бумагой для цигарок обеспечили, — хохотнул боцман. — Кто б еще табачку им поднес для полного счастья?

Боцмана трудно не узнать даже в таком маскараде. Слишком большой он.

Боцман был весел, потому как перед подлетом к городу экипаж принял винную порцию от мороза. Порция так себе, только на согрев. А вот боцману, как высокому и большому человеку, все порции по уставу удваивались. А двести грамм крепкого коньяка разом даже такому человеку-горé не слабо веселья придают.

Вот так вот, добрасывая последние пачки листовок, мы медленно доплыли над городом до морского порта, в котором очень большой пароход — тысяч на десять тонн водоизмещением, не меньше, стоя бортом к причалу, разгружался пехотным пополнением.

Обе длинных трубы парохода дымили сизым дымом, указывая на то, что в топки кочегары активно закидывают уголь, удерживая его под парами. Пароход, видимо, собрался уходить обратно сразу после разгрузки.

На палубе наблюдалось столпотворение солдат в зимней островитянской форме, жаждущих попасть на твердую землю после болтанки по зимнему морю. Но сейчас они все стояли, задрав головы в небо. Не каждый день видишь такой большой дирижабль. И так близко…

И вот тут вместо бумажек на них с неба посыпались бомбы.

Палубная команда парохода, как на учениях, моментально обрубила швартовы, и судно как было, с плотной толпой солдат на трапе, стало отходить от пирса. Между пирсом и бортом корабля быстро образовалась щель с видимой сверху блескучей водой, которая с каждой секундой все быстрее расширялась.

И вот в эту щель попали разом две большие бомбы из четырех сброшенных. Мелкие бомбочки густо падали на палубу и в воду вокруг парохода. Море возле судна запенилось, чуть поодаль поднялось два больших столба воды. На палубе расцветали оранжевые лепестки шимозы.

Пехота заметалась и активно прыгала за борт в ледяную воду.

И вдруг пароход вздрогнул, как живой, и медленно, расколовшись надвое, стал погружаться в воду, одновременно задирая кверху нос и корму. У пирса было не так глубоко, и довольно быстро судно перестало тонуть и даже несколько выровняло палубу, через которую стали перекатываться волны.

И вот тут грянул взрыв, которого никогда бы не произошло от наших воздушных снарядов.

Команда дирижабля дружно заорала «бара-а-а-а!!!». Кричал и я, радуясь попаданиям.

— Топки водой залило. Котлы взорвались, — констатировал командор, оторвавшись от прицела. — Наши бомбы еще не обладают таким могуществом.

— Слава ушедшим богам, одного полка у соленых варваров больше нет, — гордо заявил боцман.

Еще один пароход снялся с якоря и спешно уходил с рейда в открытое море, отчаянно дымя черным жирным дымом.

— Никак бекон топкам скармливают? — удивился боцман. — Наложили в штаны! Крысоеды!

Тут с крыльев мостика уходящего парохода застучали два тупорылых зенитных пулемета, моргая красивыми оранжевыми «бабочками» на срезах стволов.

Били моряки выше гондолы по нашему корпусу с баллонетами, попадая ближе к корме, что было заметно по отлетающим пластинкам льда.

Закрепить ручник в хомут дело нескольких секунд.

— Влево и вверх, — приказал Плотто, и дирижабль стал неохотно разворачиваться. — Доклад с мест.

Все посты доложились, что раненых нет. Убитых тоже. Машина в порядке.

В это время я, не дожидаясь команды старшего по чину, опустил ствол ручного пулемета и, почти по пояс высунувшись из гондолы, стал стрелять по пулеметчикам на пароходе. Приклад для авиационного пулемета оказался лишней вещью.

Боцман схватил меня сзади за ремень, не дав выпасть наружу, а кто-то из экипажа услужливо подал мне новый диск взамен расстрелянного.

— Давай сам вот так, — передал я приклад добровольному второму номеру, а сам взялся за ручки крупнокалиберного «Гочкиза».

Стрелять трассирующими пулями доставляло одно удовольствие. Можно было совсем не смотреть в прицел, беря поправки по огненным трассерам. Жаль только, что кассета у «крупняка» маленькая — всего пятнадцать патронов. Раз — и нет уже ее.

Но пулемет на одном крыле мостика я подавил. Один вражеский пулеметчик висел на леерах, второй без руки сползал по трапу. Его рука валялась около высокой треноги, на которой стоял задранный в зенит пулемет.

Расчет второго пулемета сам убежал под мостик, укрываясь от пуль второго номера нашего расчета.

Дирижабль тем временем набрал километр высоты, и зенитный огонь для нас перестал быть опасным.

— А вы, господин лейтенант, действительно в этих машинках мастер, — с уважением пробасил боцман, похваливая меня.

— Тебе спасибо, не то уже летал бы, как птица — крылышками бяк-бяк-бяк-бяк… — пробило меня на «хи-хи» от осознания того, что я сейчас мог бы запросто выпасть за борт и насладиться полетом, как горьковский уж: «Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье!»