Читать книгу "Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы - Дитрих фон Хольтиц"

В этих людях, которые в часы большой опасности отстаивали интересы своих сограждан, я нашел больших патриотов. В этих обстоятельствах они старались сделать все от них зависящее. Ни один из них не потерял своего достоинства, ни один не был предателем. Я могу лишь выразить глубокое сожаление о том, что в послевоенной горячке их зачислили в ранг темных дельцов, наживавшихся на войне. Сегодня европейские нации должны внести ясность в подобные вопросы.

Осведомительные службы доложили о кадровых перестановках, намечаемых в верхних эшелонах городских гражданских служб. Население отлично знало, что приближается армия освободителей, и деятельность подполья активизировалась. Там и тут имели место акты саботажа. Началась забастовка. Первыми свои посты в ночь с 15 на 16 августа покинули силы полиции. За ними последовали служащие метрополитена и железных дорог. В военном отношении эти акции не имели сколько-нибудь заметного значения. Гражданскому же населению они добавили неудобств. Париж испытывал нехватку угля, метро не работало, подача электричества была нормирована. Железнодорожная сеть в значительной степени была парализована авиацией противника.

Снабжение продовольствием города с населением в четыре с половиной миллиона человек представляло большую проблему. Глава моей канцелярии, министериаль-советник доктор Экельман, человек честный и неподкупный, заслуживающий самых высоких похвал за его заботы о Париже, разработал план обеспечения населения продуктами со складов вермахта. Можно без преувеличений сказать, что многие парижские матери обязаны стараниям доктора Экельмана тем, что их дети остались живы. В общей сложности мы распределили среди парижан около 10 миллионов суточных пищевых рационов. Деятельность эта оказалась непростой, поскольку участники французского Сопротивления обстреливали колонны грузовиков, направлявшиеся в предместья за продуктами. Но это было не все: члены муниципального совета из патриотических соображений отказались принимать от немцев продукты! А мне пришлось поставить жесткое условие: чтобы эти продукты не попадали в руки наших прямых врагов – участников Сопротивления, чего городские власти гарантировать не могли. И тут в дело вступил человек, чьи разумные предложения я должен отметить особо. Я имею в виду генерального консула Швеции Рауля Нордлинга, защитника прав людей, «парижского джентльмена», как мы его называли.

Даже сегодня я с глубокой признательностью вспоминаю о его самоотверженности, а также о представителе Международного Красного Креста, швейцарском консуле Навиле, энергично поддерживавшем своего шведского коллегу.

В первый раз он вступился за политических заключенных. До того дня ни один сотрудник наших служб безопасности не говорил со мной на эту тему. Нордлинг спросил меня, готов ли я их освободить; я ему ответил, что знаю две категории заключенных: военнопленных, чье состояние регулируется положениями Женевской конвенции, и гражданских лиц, которые взяли в руки оружие и должны быть расстреляны по законам войны; но понятие «политические заключенные» для меня не существует, и я не желаю знать, что оно означает, поэтому я отдал приказ их выпустить. Были приняты все меры для исполнения этого приказа. Также я информировал о своем решении штаб главнокомандующего во Франции, которому был подчинен вначале. Швейцарский консул господин Навиль также сыграл в этом деле важную роль.

Восстание в Париже

Тем временем я все больше и больше убеждался в том, что акты саботажа, поначалу одиночные, становятся частыми и систематическими и что, наконец, они направляются и организовываются из одного центра. Противник проявлял себя все более открыто. На многих второстепенных улицах ночью были возведены баррикады – любимое занятие нескольких поколений парижан. Поскольку полиция больше не выполняла своих обязанностей, осуществлять патрулирование пришлось нашим солдатам. Случалось, что по ним стреляли. Связь между различными опорными пунктами была затруднена.

Несмотря на все эти трудности, ситуация не казалась мне угрожающей. Опорные пункты надежно охранялись и были в достатке снабжены продуктами питания и боеприпасами. Следует сказать, что до самого конца ни один из них не был атакован. Мобильный батальон мог беспрепятственно исполнять свои обязанности. Во время патрулирования экипажи бронеавтомобилей увидели, что баррикады никем не защищаются и что их можно беспрепятственно преодолеть. Бывало, что в бронемашины, проезжавшие по узкой улочке, бросали бутылки с бензином, но ни разу не причинили им вреда. Иногда наши солдаты отважно отвечали на эти нападения. Так, один молодой офицер, командовавший отрядом из нескольких легких танков, который он вел из ремонтной мастерской, стал мишенью для полицейских, охранявших Большой дворец. Он направил свой танк на здание, снес часть стены и, не довольствуясь пленением перепуганных полицейских, пытавшихся бежать, освободил нескольких немецких офицеров, удерживавшихся там в плену.

Таким образом, военная ситуация не вызывала никакого беспокойства. Мои потери были незначительными. Правда, я не мог точно назвать количество машин, которые, проезжая по городу в одиночку или отделившись от своего подразделения, стали за эти дни добычей боевиков Сопротивления. Гораздо бо́льшими были проблемы психологического плана. Всякому, кто хоть немного знаком с историей восстаний, отлично известно, что незначительные инциденты не раз становились началом страшных бунтов. Бывают моменты, когда ничтожного повода оказывается достаточно, чтобы вызвать взрыв ярости возбужденных масс, который исключает всякую способность к здравому размышлению. В таком случае германская армия прибегла бы к мерам законной самозащиты – но куда бы все это привело? Неужели руководители Сопротивления легкомысленно играли с такой опасностью? Солдат, окруженный вооруженными гражданскими лицами, защищается изо всех сил, и законы войны дают ему в этом свободу действий.

19 августа, во время новой встречи с генеральным консулом Нордлингом, я выразил свое разочарование создавшейся ситуацией и свою озабоченность судьбой города. Я попытался узнать степень его влияния на лидеров Сопротивления, обратил внимание консула на растущее возбуждение в наших войсках и вел себя во время беседы сдержанно. Наконец он высказал мысль о том, что, может быть, возможно заключение перемирия. Это предложение соответствовало данному мне поручению: «Территория Большого Парижа должна быть гарантирована от любых проявлений мятежа, подрывных действий или саботажа». Если бы силы Сопротивления взялись за ум, меня бы это только обрадовало. Но я поставил условием разборку баррикад. Я дал ему слово, что наши войска будут избегать любых действий, способствующих росту напряженности. Господин Нордлинг заверил меня в своей готовности сделать все, что в его силах, ради восстановления порядка и спокойствия.

Я настаиваю на том факте, что не вступал ни в какие контакты с противником, что не было заключено никакого официального соглашения о прекращении огня и я не брал на себя никаких обязательств. Кроме того, я не проявил интереса, по крайней мере официально, к изменениям в руководстве мэрии и других органах управления, изменениям, которые французы рассматривали в качестве первого шага к своему освобождению. В общем, я лишь старался установить modus vivendi[79] в русле полученных мною приказов.