Читать книгу "Мастер охоты на единорога - Анна Малышева"

Она читала, постепенно понимая, почему выставка получила свое название. Ялинский начал статью с известной истории обнаружения серии гобеленов «Дама с единорогом». Речь шла о том, как Жорж Санд увидела старинные гобелены дивной красоты, в самом жалком состоянии, в замке Буссак, где располагались квартира и контора тогдашнего субпрефекта. Пораженная красотой шедевра, она упомянула об этой серии в своем романе «Жанна», вышедшем в 1844 году. Правда, там она не указывает их число. Она вспоминает о них позже, в 1847 году, в своей статье для «Иллюстрасьон», дополненной рисунками ее сына Мориса. В 1862 году, в «Вокруг стола», Жорж Санд повторяет написанное ею ранее. И тогда она внезапно утверждает, что видела в замке восемь гобеленов, тогда как музей Клюни впоследствии приобрел только шесть! Наконец, в 1871 году, в своем «Дневнике путешественника времен войны» она вновь описывает три ковра из этой серии, увиденные ночью, при колеблющемся свете свечи – те из них, что висели в салоне.

В своих первых двух текстах Жорж Санд выражается следующим образом: «На восьми широких панно, которые заполняют два просторных зала, мы видим портрет женщины…» Но это утверждение о числе гобеленов противоречит рисункам ее сына, который зафиксировал всего шесть панно. Также он составил план двух залов, из которого ясно, что они вовсе не были такими просторными, чтобы вместить восемь панно вместо шести. Странная вещь произошла с этими рисунками: в статье 1847 года они по неосторожности были зеркально перевернуты при переводе на гравюру, что внесло окончательную путаницу.

Шесть знаменитых панно, впоследствии ставших сердцем и гордостью музея Клюни в Париже, представляли собой, согласно толкованию множества искусствоведов, иллюстрацию человеческих чувств. «Зрение» символизировал единорог, созерцающий себя в зеркало, которое держала перед ним девушка. «Слух» – единорог слушал мелодию, которую девушка исполняла на маленьком органчике. «Осязание» – девушка взялась рукой за рог единорога. Во «Вкусе» девушка берет конфету из вазочки, которую протягивает ей служанка. В «Обонянии» девушка плетет венок из гвоздик. Самое сложное толкование досталось на долю последнего, шестого гобелена, где девушка представлена на фоне роскошного шатра. Она укладывает в ларец, протянутый служанкой, роскошное ожерелье. Над входом в шатер вьется надпись, задавшая такую загадку, что многие исследователи даже предлагали считать этот гобелен принадлежащим к другой, полностью утраченной серии. Надпись гласила: «По моему единственному желанию». Иное толкование: «Согласно моей воле». В конце концов, сошлись на том, что великолепный гобелен следует считать вводной частью серии, символом отказа от страстей, диктуемых человеческими чувствами и страстями. Девушка отказывается от страстей, укладывая в шкатулку снятое ожерелье (а не вынимая его оттуда, как полагала Жорж Санд). Версия подтверждалась тем, что некогда кардинал Эрар де ла Марк, архиепископ Льежа, владел ковровой серией «Los Sentidos», где пять чувств были, очевидно, представлены примерно по тому же принципу, как в «Даме с единорогом», и в придачу там имелся шестой ковер, с надписью «Liberum arbitrum», смысл которой был таков же, как и у надписи на шатре: «Свободной волей».

Итак, эта загадка была решена. Но как было объяснить недоумение, возникшее в результате заметок Жорж Санд? Правда, она не всегда была точна в своих описаниях. Так или иначе она описала два «пропавших гобелена» следующим образом: на одном девушка двумя руками держала единорога за рог (явная путаница с «Осязанием»), на другом – сидела на очень богатом троне (скорее всего, здесь отразились впечатления от богатого шатра в шестой части). Это осталось свидетельством, которое нельзя было уже ни подтвердить, ни опровергнуть.

Но (заинтригованная Александра пронесла мимо губ чашку с остывшим кофе) Ялинский далее писал о том, что нельзя было отрицать наличия в замке Буссак и других гобеленов, помимо тех, что стали известны всему миру. Например, в письме от 1841 года Проспер Мериме, тогда занимавший пост инспектора по историческим памятникам, писал своему предшественнику Людовику Витте письмо, где повторял утверждения мэра Буссака, который уверял, что существовали и еще многие другие части серии, куда более великолепные. Мэр утверждал, что их бывший владелец, граф Карбоннье, разрезал гобелены, чтобы обить карету или сделать коврики. Ла Вилатт, который еще в начале девятнадцатого века собрал несколько документов о коврах в Буссаке, сообщал, что, по воспоминаниям его обитателей, существовали и другие куски гобеленов, которые использовались служащими префектуры как коврики для ног. Другими пользовался субпрефект, чтобы защитить пианино при перевозке. Какой они были эпохи, какого стиля, имели ли они художественную ценность, равную гобеленам «Дамы с единорогом», – об этом ничего известно так и не стало.

Ялинский заключал свою статью философским рассуждением о том, что любое произведение искусства, дошедшее до новых времен из Средневековья, представляет собой слишком большую загадку, чтобы разгадывать ее, пользуясь одной лишь логикой. «Как знать, – писал он, – быть может, на какой-нибудь европейской барахолке, или в бабушкином сундуке, или в запасниках провинциального музея будет однажды пойман пропавший единорог из Буссака… Или из знаменитой серии музея Метрополитен, изображающей охоту на единорога. Тем более что стилистическое единство последней серии внушает большие сомнения…»

Александра перевернула последнюю страницу. Это было все. Ее щеки горели. Она залпом выпила холодный кофе, заглянула в чашку, потом в кофейник, словно ожидая найти там еще хоть каплю. К ней подошла барменша:

– Сварить вам еще? Вы докуда едете?

– До Минска… – Она смотрела на молодую женщину, словно не узнавая ее. – Да, сварите, пожалуйста, еще… Мне все равно уже не уснуть!

Та удалилась за стойку. Оглядевшись, Александра обнаружила, что пара, уныло обедавшая за дальним столом, исчезла. Кроме нее самой, в вагоне-ресторане остался только мужчина, перед которым стояла уже не рюмка, а графинчик. Поезд постепенно замедлял ход. Отдернув штору, Александра увидела станцию, которая показалась ей знакомой.

– Лунинец! – громко и равнодушно произнесла из-за стойки барменша, словно угадавшая ее немой вопрос.

Александра взглянула на часы. Была уже половина второго ночи.

«Да, Лунинец… – Она наблюдала в окно за тем, как везут какие-то тележки, вероятно к почтовому вагону. Кто-то бежал по перрону, стремясь успеть на посадку. – Я была здесь два дня назад. И поезд тот самый, о котором рассказывала Марьяна: Брест – Мурманск, прибыл в половине второго. Тогда в него сели двое, мужчина и женщина… Я, получается, волей-неволей иду по следу Натальи, все еще иду!»

Когда ей принесли кофе, состав тронулся. Перрон и здание маленького вокзала остались позади, поглощенные ночью. Наливая себе кофе, Александра случайно задела листки с напечатанной статьей и отдернула пальцы, словно бумага могла ее обжечь.

От статьи у нее осталось жутковатое ощущение. Она как будто слышала вдохновенный голос Ялинского, голос, звучания которого не знала, но он невероятным образом начинал звучать точно так же, как бархатный, спокойный голос Павла. И тому была причина.