Читать книгу "Китайский цветок - Эмма По"

Я — Почему ты взорвал пустую машину?

В — К табачному киоску «жигуль» подъехал и встал между мной и моей «семеркой». Закрыл мне частично обзор. Откуда я мог знать, что он из машины вышел?

Я — А почему ты «семерку» свою так далеко от киоска припарковал?

В — Ты, наверное, хотела, чтобы там все на фиг взорвалось — и киоск, и прохожие, и я вместе с дедом?! Не понимаешь ничего — так помалкивай! Я же должен был думать, как бы, о безопасной дистанции. Поэтому и встал не напротив киоска, а метрах в двадцати пяти. А «жигуль» откуда ни возьмись… Да что я тут, понимаешь, оправдываюсь!

Валерка опустил обе руки в карманы пиджака и, словно обжегшись, выдернул наружу. Потом опустил опять и достал из каждого кармана по флакону парфюма.

Я — Что это?

В — Господи! Забыл совсем. Это ж мне Иван Антонович утром подарил.

Он хлопнул себя ладонью по лбу и посмотрел на меня как-то странно.

Я — А с чего это он вдруг одеколоны свои раздаривать начал?

В — Ну вот так! Взял и начал раздаривать.

В его голосе появились хорошо мне знакомые раздраженно-истеричные нотки, после которых происходила обычно какая-нибудь гадость. Но плевать я на него хотела.

Я — Ты перестань тут из себя психа разыгрывать! Все говори как есть. Я должна знать. Все! Каждую мелочь!

В — Ну, один флакон подарил, а второй я сам взял. Я ж думал тогда, что все равно пропадут! Иван Антонович не должен был в гостиницу вернуться.

Я — Что еще? Честно говори!

В — Он спросил меня, поставил ли я сигнализацию, а я ответил, что нет, не поставил. Я заметил, что он после моего ответа, как бы, напрягся. Насторожился, что ли.

Я — Почему ты так ответил? Ты же поставил ее на самом деле! Дед и меня спрашивал вчера об этом по телефону. Я ответила, что поставил. Почему ты соврал?

В — Я снял ее ночью. Мне жалко стало. Дорогая вещь, а пропадает…

Я — Ты понимаешь, что своим крохоборством его испугал? Испугал и насторожил! Вечером я говорю ему, что сигнализация на месте, а утром ты от этого отказываешься! Конечно, дед испугался и, когда остался в машине один, видимо, ему стало совсем не по себе. Ты понимаешь, что все испортил? Все провалил!

В — Да не собираюсь я перед тобой оправдываться! Тоже мне. Раскомандовалась! Деду не до этих мелочей. Небось рад до смерти, что в живых остался! Кстати! У меня не очень приятная информация, и я вынужден тебя огорчить.

Я — Ты о чем?

В — Вчера я получил результаты анализа крови на СПИД, и они положительные.

Я — Как? Что ты хочешь сказать?

В — Хочу сказать, что тебе, как бы, тоже надо провериться.

Я — И ты так спокойно об этом говоришь?

В — А что теперь делать? Ложиться и ждать, когда околеешь? К тому же есть вероятность, что они там в лаборатории все напутали.

Я — Это они тебе сказали?

В — Да. У них в тот день что-то там произошло… В общем, они сами предложили, чтобы я еще раз кровь сдал.

Я — Ну?! Ты сдал?

В — Нет еще. Когда мне было кровь сдавать? Других дел было полно. Пойду завтра. Но ты имей ввиду…

6.03.

Звонила ему утром. Спросила, когда пойдет в лабораторию сдать кровь. Сказал, что сегодня обязательно пойдет. Вечером выяснилось, что в лаборатории он так и не был. Обещал завтра. Сука.

* * *

Днем приходил следователь. Знает, что недавно погибла моя сестра, но с дедом никак это не связывает. Спрашивает, кого из московских знакомых дед упоминал во время наших разговоров, правда ли, что Валерка мой жених и машину купил на деньги деда… Попросил не отчаиваться и уверил, что все будет хорошо.

Только он ушел, приехала мама. Сели ужинать. Не обошлось, конечно, без Валерки. Разговор за столом, ясное дело, крутился вокруг происшествия. Мама жалела Валерку в связи с ужасной невезухой с тачками. Он, казалось, слушал ее вполуха. Был весь в своих мыслях и с отрешенным видом уставился в окно. Вдруг по щеке покатилась слеза. Я обомлела. Мать руку к сердцу приложила — так ей стало его жалко. А Валерка даже не сразу сам понял, что плачет. Когда понял, утерся рукавом «моего» свитера, наспех с нами попрощался и ушел.

Мы с мамой немножко о нем посплетничали. Я выслушала перемешанные со слезинками соображения о его ранимой душе и врожденном чувстве ответственности. Мои сомнения по этому поводу мама категорически отмела.

Как и обещала, отдала ей тысячу долларов.

Настроение слезливое. Думала, как бы тоже не разреветься. Вдруг потянуло на воспоминания.

Я — Помнишь, когда нам с сестрой лет по семь-восемь было, мы часто просили тебя рассказать, «как мы маленькими были»?

М — Конечно, помню. Нас с отцом это всегда ужасно умиляло.

Я — Расскажи мне сейчас что-нибудь.

М — Знаешь, я сегодня утром как раз вспоминала… Вот буду завтра у Ивана Антоновича, не забыть бы ему рассказать!.. Ну, ты помнишь, мы на лето дачу снимали в деревне. Посажу вас, бывало, в прогулочную коляску двухместную, чтоб вы не хныкали, будто ножки устали, и отправляемся мы и за парным молоком на другой конец деревни, и купаться на речку, и отца встречать вечером на шоссе. Ты помнишь?

Я — Конечно. Деревня Александровка. Хорошо там было…

М — Однажды Зоя бегала босиком по двору и сильно порезала стеклом каким-то пяточку. Я ее в коляске тогда возила дня три — ей наступать на ножку было больно. Все это время она у нас больной считалась, капризничала немножко, но главное — ты, Дашенька, очень трогательно за ней ухаживала. Даже сладости какие-то, которые всегда строго раскладывались на две равные кучки, от себя отрывала… Потащила я вас тогда в коляске в деревенский магазинчик. Я его просто обожала! Часто туда наведывалась. Там все продавалось вперемешку — кастрюльки, кофточки, садовый инвентарь, верхняя одежда, обувь… Ну, вас с собой брать не стала — оставила у входа. Раненую Зайку пришлось бы на руках таскать, а она уже весила килограммов под двадцать! Наверное, я застряла в этом магазинчике и вместо пяти минут, как намеревалась, пробыла там дольше. Вдруг вижу, вбегают две девушки — хохочут и насквозь мокрые. Спрашиваю их с испугом, там что, дождь? А они отвечают — ливень! Ой… Я в ужасе вылетаю из магазина и вижу такую картину: дождь хлещет, как из ведра, на пятачке торговом, где дачникам витамины с грядок продают — ни души… кроме вас. Зоенька сидит одна в коляске и грызет яблоко, а ты, Дашенька, промокшая до нитки, стоишь у нее за спиной и на вытянутых ручках держишь над ее головой свою курточку…

Слушать мамин рассказ я больше не могла. Расплакалась так горько, что мама даже растерялась. Я очень хорошо помню тот день. Помню, как Дашка растянула надо мной свою куртку, а вечером, когда папа приехал домой, они с матерью умилялись до потери пульса. Очень хорошо помню, какое острое чувство обиды и зависти я тогда пережила.