Читать книгу "Казнить нельзя помиловать - Галия Мавлютова"

Кто-то легонько пнул меня в бок и нагнулся надо мной, громко пыхтя и сопя. Я срочно закрыл глаза — категорически нельзя смотреть в глаза врагу, если ты находишься в поверженном состоянии. Закрой глаза или отвернись, только не смотри ему в глаза. Он может совершить непоправимый грех.

— Развяжи его, — посоветовал кто-то, этот «кто-то» находился далеко от меня.

— Ща-ас! Все брошу и начну развязывать. Может, ему шнурки завязать?

Если бы надо мной разверзлось небо, если бы надо мной склонилась девочка Юля, если бы, если бы…

В общем, надо мной склонился сам Ковалев собственной персоной. Алексей не собирался меня развязывать; еще раз пнув меня в бок, он отошел, по-прежнему громко сопя и кряхтя. Тогда я, уже ничего не боясь, широко открыл глаза и увидел капитана, пялившегося на меня из-за стола, парня с бицепсами и какого-то со смазанным лицом незнакомца. Вообще-то оно совсем не было «смазанным», но торчало бледным пятном, словно с него стерли жизненную силу. Он вытянул вперед руки, такие красивые женские руки с блестящими розовыми ногтями. Незнакомец бочком сидел в углу, белесый, с красноватой кожей, и в общем-то других особых примет у него не наблюдалось. Если такого встретишь на улице, ни за что не заметишь. Пустота вместо человека: вроде живой, а ткни пальцем — рассыплется. Вот таким он предстал передо мной, Гуров Игорь Алексеевич, с бесцветным маникюром, белесый, с красными веками.

Трухлявый какой-то этот Гуров, как гриб-поганка, будто он всю сознательную жизнь живет на Старо-Охтинском кладбище, и родился там, и скончается там же. Покойник, а не человек, мысленно чертыхнулся я, заодно размышляя, каким образом затесался в эту компанию Алексей Ковалев — правая рука Сергея Петровича Стрельникова, мой наставник и «сокамерник» по кабинету. Тот же самый вопрос Ковалев задал мне, увидев мои широко распахнутые глаза:

— Ты чего сюда приперся?

Можно было сказать, что я «приперся» по нужде, по малой и по великой, можно было сказать, что хочу отличиться перед родиной, можно было… да мало ли что можно было сказать Ковалеву энд компани. Но я счел нужным ничего не отвечать на глупо поставленные вопросы. Нечего их баловать! И точка!

Да я и сам не знал достоверно, зачем я все-таки сюда приперся, нормальный парень никогда не совершил бы такого неадекватного поступка. Психологически выверить мой поступок было невозможно, этого не смогла бы сделать даже моя любимая тетя Галя.

Ковалев похрустел шеей, размял кулаки и, подойдя ко мне, присел на корточки. Он долго сопел, собираясь с мыслями, и, наконец, спросил:

— Денис, чего тебе надо? Что ты хочешь?

Я понял, что на эти вопросы необходимо ответить; во-первых, вопросы не такие глупые; во-вторых, долго молчать в компании сумасшедших людей чрезвычайно опасно.

— Ничего не хочу! — ответил я Ковалеву, подражая персонажу из фильма «Кавказская пленница». — Ничего не надо! — Я даже акцент подделал под кавказский, получилось очень смешно.

Лежит себе такой олух на полу, длинный, неуклюжий, руки стянуты за спиной ремнями, и элегантно косит под «лицо кавказской национальности».

Моя элегантность не понравилась Ковалеву. Он часто задышал, совсем как наша Матильда перед прогулкой; немного подышав по-собачьи, рявкнул в сторону:

— За ноги подвесить его! Пусть научится разговаривать со старшими!

Не знаю человека, которого подвешивали бы за ноги! Вот и хорошо. А меня подвесили. Они долго тащили меня до окна, я сопротивлялся, конечно, изо всех моих сил. Музыка продолжала орать, Ковалев — курить, кухня — окутываться дымом. В этом чаду я болтал ногами, а блеклый парень и второй, тот, что с бицепсами, пыхтя и напрягаясь, подтащили меня-таки к окну и свалили вниз. Нет, они не скинули меня за окно, они держали мои ноги, а я висел вниз головой и орал, надеясь, что кто-нибудь из соседей вызовет милицию. И вдруг я замолчал. У меня промелькнула мысль — вот вызовут соседи милицию, и кто приедет? Стрельников? А Ковалев ему скажет, что разрабатывает матерого преступника. Да Ковалев и в квартиру-то никого не впустит!

Пришлось смириться со своим положением. Я замолчал и стал разглядывать окружающий мир. Мир существовал отдельно от меня, я висел вниз головой, а мир бежал и спешил по своим житейским делам. Внизу шли редкие прохожие, сверху они напоминали муравьев, такие же шустрые и неутомимые. Пробежит муравейчик и исчезнет, и тут же появляется второй, с авоськой и пакетами, нырк — и нет его.

Девятый этаж — это вам не фунт изюму. Я не стал злиться на себя, что так и не вспомнил, сколько весит этот самый фунт, сейчас мне было не до фунтов.

Я зацепился ногой за подоконник, не очень-то доверяя двум парням, белесому Гурову и другому, с крутыми бицепсами: вдруг им надоест меня держать вниз головой и они отпустят меня на свободу? Глазами я осмотрел стену — никакой зацепки. Абсолютно взяться не за что, да и руки у меня связаны. Ковалев перегнулся через окно и спросил, ухмыляясь:

— Как настроение?

— Зер гут, милорд! — в тон ему снизу крикнул я, поболтав одной ногой и пытаясь дотянуться до Ковалева. А что мне оставалось делать?

— Ты повиси, повиси, может, умнее станешь. — Ковалев, смеясь, отвалился от окна.

Упырь проклятый! Я злился на Ковалева, на себя, на Стрельникова, на тетю Галю, на маму, в общем, я злился на весь мир, спешащий по своим делам.

Им всем нет до меня никакого дела, никто не спросит, каково живется мне в их мире, мире, созданном странными людьми, людьми без чувств и совести. Все спешат, спешат и не замечают, что над ними вниз головой болтается вполне интеллигентный юноша, почти что дипломированный специалист, без пяти минут офицер милиции. А пока что стажер с семисотрублевым окладом и туманными перспективами на будущее.

Ногами я почувствовал, что руки двух упырей, рангом пониже Ковалева, устали; одно нечаянное движение — и они выпустят меня. То, что я упорно цеплялся ногами за подоконник, не спасет меня, внизу асфальт, до газона мне точно не долететь.

Девятый этаж, тьфу, черт, опять этот фунт изюму! Я чертыхнулся и дернулся всем телом. Руки упырей обмякли от неожиданности, и я нырнул вниз, но кто-то сильный и крепкий подхватил мои ноги где-то у коленей.

Наверное, Ковалев сподобился и помог своим товарищам в их непосильном труде, вяло подумал я и скривился. По крайней мере кривиться, сплевывать и чертыхаться мне пока еще можно, голова вроде не затекла, мозги не капают вниз, все в порядке. Пока все в порядке!

— Давай его сюда.

Ковалев отпустил цепкую хватку, и я опять едва не рухнул вниз, скользнув добрых полтора сантиметра по стене.

Скоро счет пойдет на миллиметры, весело подумал я, да и было чему радоваться: сам Ковалев приказывал втащить мое бренное тело обратно.

— Брось его в угол!

Он здесь самый главный, командует, распоряжается, а эти два ублюдка слушаются его, как верные псы, подчиняются, исполняют его приказы. Неужели Ковалев — главарь банды? Вот почему так долго мы не могли выйти на них, ведь он блокировал все разработки, предупреждал любые шаги, первым выезжал на места происшествий. Вот почему не было никаких следов, Ковалев подчищал любую мелочь, гнида!