Читать книгу "Шестой моряк - Евгений Филенко"

— Ты мало ее знаешь, — промолвил Локи. — Она женщина, а женщины и сами порой не разбирают, когда говорят правду, а когда лгут. Так уж они устроены. Вернее, так уж я их придумал. Согласись, не самый плохой сосуд для хранения всей мировой лжи.

— А без лжи никак нельзя было обойтись? — спросил Бьярки.

— Если бы никто никому не лгал, — сказал Локи, — уже тысячу лет как люди поубивали бы друг дружку. Правда — не самая приятная музыка для ушей. Зато все, что в этом мире есть пригожего и желанного, выстроено на лжи и выдумке. Правда — она только черная и белая, а ложь может быть любого цвета. Потому-то правдолюбцы всегда безобразны внешне, голоса их противны и скрипучи, а одежды неряшливы. И живут они недолго. А женщины... ну что я тебе буду про них тут распинаться? Ты и сам уже знаешь не хуже моего — это самое лучшее, что есть на свете. Чего греха таить, этот мир был задуман с глубокого похмелья и, как результат, скроен сикось-накось. Так вот, когда я выдумывал женщин...

— То был трезв, как слюдяное окошко? — изумился Бьярки.

— ...вообще лыка не вязал, — продолжал Локи. — Глаз открыть не мог, не то что рукой пошевелить, руну какую нарезать. Уж не помню, как я там и где возился... А ведь поди ж ты, как все удачно получилось! Весь мир — одна большая задница, и только женщины — подлинное украшение.

— Для задницы, — добавил Бьярки с сомнением.

— А что же, — сказал Локи. — Украшение всюду к месту!

Медведь захмелевший

зиму прикончил.

Разбилась о скалы

русалка исландская.

Огнем занялась

чародейная рыба.

Весенний дурак

всех овец насмешил.

Рыжего ёж

кабана не обидел.

Морж на лишайник

сердце таил.

Брага сгодилась

для странного пира.

Откелю внял

дивовидный мертвец.

— Не хочу я, чтоб погиб кто-нибудь из этих двоих дуралеев, — сказал Локи.

— Ты не поверишь, — молвил Бьярки, — но Хейд недавно говорила о них теми же словами.

— Как поступать и что говорить, нам диктует Веление, — сказал Локи. — Мы оба в его безраздельной власти. Но ведь и без мечей, кровью сбрызнутых, не могу я их оставить. Ни Откель, ни Оттель не простили бы мне, что такая резня обошлась без них.

— А разве была резня? — спросил Бьярки.

— Не была, так будет, — ответил Локи. — Вот только здесь, на Утином утесе, они мне вовсе ни к чему.

— И как же ты поступишь?

— Что-нибудь придумаю. Мало ли во всех мирах ублюдков, по которым давно уже могила плачет? А уж свести их в одном месте и времени я как-нибудь, да изловчусь.

Три руки,

Три ноги,

Один зад.

Берсерк счастлив,

И друг его рад.

— В этих книгах водятся такие недоделанные висы? — подивился Бьярки.

— Нет, это я сам придумал, — сказал Локи. — Не забывай: худо ли бедно, а я все же ас.

— Такое сочинять я тоже умею, — промолвил Бьярки. —

Мохнатый ас

Пил кислый квас,

А пьяный ван[42]

Свалился в чан.

— Да только немного в таких недо-висах чести для сочинителя. Ни мастерства, ни смысла. Пустая игра слов. Не намного лучше, чем тот вздор, которым наполнены твои книги.

— Я бы мог обидеться, — сказал Локи, — и обойтись с тобой с подобающей суровостью, как это мне и присуще в отношениях с низшими существами вроде вас, людей. Но справедливость требует признать, что мои книги действительно состоят из совершенного вздора, как я и сам неоднократно утверждал. С другой стороны, а что в этом мире не вздор? Быть может, та цепочка лишенных всякого резона и взаимосвязи событий, которую вы называете жизнью и ответственность за каковую с упорством, достойным лучшего применения, постоянно пытаетесь навязать нам, богам? Неужели ты всерьез полагаешь, будто девчонкам-норнам нечем заняться, кроме нарезания рун судьбы для всякого, кто народится на свет под этими серыми небесами — всегда против своей воли и зачастую против воли тех, кому выпал сомнительный жребий считаться его родителями?! То есть, конечно, что-то они там режут в промежутках между гулянками — чтобы было что предъявить Одину, если тот вдруг нагрянет с проверкой. Но уж в чем они особенно поднаторели, так это в сладких песенках о великом и доблестном будущем, которыми они заливают уши всем без изъятий мало-мальски крепким молодцам вашего роду-племени, в рассуждении, что хоть один-другой из сотни да выйдет в герои, чем оправдает их предсказания, сделанные, говоря откровенно, от столба.

— От какого столба? — не понял Бьярки.

— От деревянного, — пояснил Локи. — Глубоко и надежно вкопанного. Быть может, просмоленного снизу, чтобы надольше уберечь от гниения.

— Но при чем тут столб? — продолжал недоумевать Бьярки.

— А при том, — сказал Локи, — что разбегаешься и со всей дури бьешься в него башкой. И когда мозги отказывают напрочь, начинаешь нести всякую безумную чушь, выдавая её за мудрые пророчества.

— Следует ли из твоих слов, что норны бьются головами о столб, когда предрекают будущее великим конунгам при их рождении на свет? — поразился Бьярки.

— Разумеется, нет, — промолвил Локи. — Я просто пытаюсь шутить. Но с тобой, похоже, это пустая трата времени. Ты слишком серьезен. Вы все тут невероятно серьезны. Хотя иногда в мое сердце — которое мне удалось урвать у колдуньи-неудачницы, пускай и в обмен на задницу! — закрадывается подозрение: а не прикидываетесь ли вы серьезными? Там, под своими каменными лицами-масками — не смеетесь ли над старым добрым Локи? И не таится ли в каждом вашем слове глубоко упрятанная от моего понимания издевка? Не чересчур ли тонок для меня ваш юмор? Ведь это я шучу просто и открыто. А кто знает, как шутите вы?

— Мы, исландцы, никогда не шутим, — сказал Бьярки.

— Неужели? — спросил Локи недоверчиво.