Читать книгу "Патология лжи - Джонатон Китс"

– Тогда уходи.

Я ухожу, слыша, как за моей спиной Дейрдре принимается рассказывать. Они не останавливают меня, хотя я иду медленно, чтобы дать им время. Толкаю дверь, она заперта. Я толкаю дверь, она не поддается. Я наваливаюсь на нее, пальцы скользят по холодному стеклу. Разрушение. Кулаки. Раздробленное колено. Сломанная ключица.

– Нужно потянуть, сеньорита.

Когда я возвращаюсь к нашему столику, они все еще болтают о Перри, о Лидии Бек и прочей ерунде. Как будто я – не часть команды, ее главная часть.

Эмили тыкает вилкой в тамалес, Дейрдре грызет кинзу.

– Привет, – улыбаюсь я им.

Дейрдре говорит Эмили, что они с Перри, наверное, обручатся.

5

– Нет, я не отношусь к вам с презрением, Глория, – объясняет Уэсли Штраус, тяжело дыша в трубку. Должно быть, он толстяк, ему следовало бы сесть на диету. – Я с вами даже незнаком, я делаю это только из уважения к «Портфолио», я дружил с Пи-Джеем.

– С такими друзьями, как вы…

– В конце концов, я его не убивал.

– И что это должно означать? – Я откидываюсь на спинку кресла. – Я единственная, кто пытается найти убийцу, я заказала эту статью, рисковала своей карьерой ради Пи-Джея. А вы говорите, что мы недостаточно хороши для Пулитцера? Вы говорите, что в этом году вообще не будут награждать за журналистское расследование?

– Так вышло. К тому же, Глория, вы же знаете, это выходит за рамки, Джозеф Пулитцер лично установил, что награда присуждается только газетам.

– Вы, в этом гребаном комитете, как вы могли допустить такое? ФБР оказало давление? Трусость. – Я толкаю пузырек с обезболивающим, таблетки раскатываются по столу и по полу. Я наклоняюсь, подбираю и проглатываю парочку.

– Как вы могли так поступить с Пи-Джеем? В прошлом году премию получила статья о краске для домов.

– В краске был свинец, от этого умирали дети.

– И что я могу поделать, если дети умирают? – Слова застревают у меня в горле, как репейник. Я дрожу. – Дети все время умирают.

– Это серьезный прецедент, Глория, вы же понимаете. Хотя, возможно, Пулитцеровский комитет одобрит ваш маленький фокус.

– Это не фокус, это серьезная журналистика.

Мне хочется плакать, но я не могу, потому что у меня неводостойкая косметика и к тому же меня никто не видит. Я тяну спустившуюся петлю на чулке, кожа покрывается мурашками от холода. Гусиная кожа, никак не могу от нее избавиться. Я смотрю на себя, я похожа на большую бледную птицу без перьев.

– Пулитцеровский комитет – не демократическое учреждение.

– Что вы хотите этим сказать? – Я открываю бутылку бурбона, которую держу в офисе в терапевтических целях. Я одновременно и пью и говорю. – Значит, мать вашу, меня решили наказать?

Я набираю номер офиса Арта Рейнгольда, но уже слишком поздно, даже автоответчик не работает. Звоню Брайану Эдварду Рид-Арнольду. Банкиры всегда на посту, ведь деньги вечны.

– Ты должен мне помочь. Мне нужен номер домашнего телефона Арта.

– Кто это?

– Глория. Глория Грин.

– О, привет, Глория. Сто лет ничего от тебя не слышал. С проблемами, я надеюсь, покончено?

– Домашний номер Арта. Он у тебя есть.

– У меня все хорошо. Я собираюсь жениться. Думаю, ты об этом еще не слышала.

– Значит, у тебя нет домашнего телефона Арта? Его нет в твоем гребаном «Ролодексе»?

– Я только что вернулся из Афин, ездил по делам. Я думал о тебе. Я дума…

Я вешаю трубку. Я снова и снова швыряю трубку, потом набираю номер отца, чтобы он меня утешил. Он никогда не спрашивает, все ли у меня в порядке. Папочке хочется гордиться мной, потому что это социально допустимая форма нарциссизма. Мои неудачи оскорбляют его самолюбие.

Я звоню ему в офис и спорю с дежурной телефонисткой, не потому, что подозреваю, что она что-то знает, а потому, что мне необходимо кого-то обругать. Я звоню ему домой. Кто-то снимает трубку, это Мэдисон, вдали я слышу крик отца:

– Иди сюда! – орет он. – Я с тобой еще не закончил.

Я швыряю телефон в дверь. Трубка попадает в лицо Дмитрию.

– Это еще что такое? – Он замечает полупустую бутылку бурбона на моем столе. Бутылка бурбона и таблетки обезболивающего, расползшиеся по полу, точно муравьи. – Ты плачешь, Глория?

Я объясняю, что стараюсь не заплакать, чтобы не потекла тушь. Я показываю ему мои чулки, разодранные полоски нейлона свисают, как дреды.

– Я начала их раздирать и никак не могла остановиться.

Я прикладываю бутылку ко рту, виски обжигает рот, я запрокидываю голову, чтобы оно текло прямо в горло.

– Кажется, мне нужна сигарета. Дай мне одну. Между прочим, мы потеряли Пулитцера. – Дмитрий протягивает мне пачку «Мальборо», смятую, покрытую пылью и крошками. Я вставляю одну в губы, бросаю пачку рядом с бутылкой. – Дай прикурить.

Он зажигает мне спичку, нагибаясь, пока его галстук не касается моего стола. Я говорю ему, что он может оставить весь коробок, потому что я забираю все его сигареты, в том числе и те, которые лежат у него в столе. Он мне напоминает, что я не курю. Я напоминаю ему, что в таких обстоятельствах – курю.

– И что же это за обстоятельства? – спрашивает он, покачиваясь на своих маленьких ножках.

– Я же тебе только что сказала, Дмитрий. Мы не получим этого гребаного Пулитцера.

– Ну и что с того? Мало ли кто не получил Пулитцера. Пи-Джей не получал Пулитцеров, так ведь.

– Да, не получал. – Я затягиваюсь сигаретой, жадно впитывая никотин, смолы и канцерогены, запакованные в каждую палочку. – Считается, что журналы они не награждают. Но мы могли ее получить, почти получили за этот номер. Ты хоть понимаешь, как мы были близки к этому? Насколько, мать твою, близки?

– Зачем это нужно, Глория? И о каком номере ты говоришь?

– Для тебя нет никакой разницы, Дмитрий? Ты не понимаешь, насколько это важно? – Я стряхиваю пепел с сигареты в крышку от бутылки «Джима Бима». Я почти докурила до фильтра, но мысль о том, что хоть крошка табака может пропасть, для меня сейчас невыносима. – Моя история, Дмитрий, номер со мной на обложке, ты потом всем рассказывал, что это была твоя идея, – она могла получить Пулитцера.

– Так ты расстроилась из-за того, что они сочли тебя недостаточно хорошенькой? Почему тебя так волнует эта премия? Любой может получить премию. В институте я много их получал – за английский… за физкультуру. Иногда я совсем тебя не понимаю, Глория. Тебя заботят вещи, которые имеют значение лишь для твоего самолюбия. Ты делаешь вид, будто «Портфолио» – целиком твоя заслуга, и тебе недостаточно того, что я сделал тебя звездой.

Я пристально, с прищуром смотрю на Дмитрия. Он сидит на моем диване, подперев рукой большую, похожую на баскетбольный мяч, лысую голову. Как он не понимает, насколько это важно? Как он может лгать? Для меня это страшнее, чем тюрьма, а он дурака валяет.