Читать книгу "Маленькие подлости - Кармен Посадас"

Не знаю, как начать, ты наверняка решишь, что я сошла с ума или, хуже, оказалась глупой идеалисткой вроде тех романтических особ, над которыми мы с тобой всегда так много смеялись.

Адела прерывает письмо и с суеверной опаской прислушивается к своим большим пальцам. «Успокойся, все хорошо, повар мертв, и больше никто не посмеет совать нос в твое прошлое», – расценивает Адела отсутствие покалывания.

Карлос Гарсия осознает, что впервые вспомнил о камее с тех пор, как увидел ее на плече Аделы. И неудивительно, ведь за это время произошло столько ужасных событий. Он завертывает украшение в носовой платок. Камея как-то странно блестит. Но Карлос не придает этому значения. Сегодня или через несколько дней Карлос услышит красивую историю.

– Расскажи, откуда у тебя эта камея, а я расскажу такое, что ты не поверишь, – попросит он Аделу, и оба будут долго смеяться, узнав, какие узы соединили их задолго до встречи в приемном зале фирмы «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго». «Пусть у Аделы и нарисованной девушки разные камеи, – размышляет Карлос, – все равно произошло поразительное совпадение, не остается ничего другого, как поверить в пророчества мадам Лонгстаф. Но я уверен, камея та же самая».

В пальцах начинает странно покалывать. «By the pricking of my thumbs, something wicked this way comes», – машинально пишет Адела и, очнувшись, зачеркивает, поскольку фраза не имеет никакого отношения к тому, что она намерена сообщить мужу. «Ну же, Адела, забудь наконец о нелепых суевериях, иначе ты никогда не закончишь письмо, а времени остается все меньше».

…Волосы у Аделы светлые, как у бабушки Терезы; «Лас-Лилас» – копия дома на Альмагро-38; портрет, голубые глаза нарисованной девушки похожи как две капли воды на глаза Аделы… Карлос засовывает камею глубоко в карман, но не избавляется от мыслей, которые она вызывает. Он подхватывает сумку, выходит на лестничную площадку, бросает печальный взгляд на комнату Нестора («Прощай, друг, прощай!»), и в голове у него возникают вопросы: «Почему портрет Аделы убрали из желтой комнаты? Почему бабушка Тереза не разрешала отцу бывать на Альмагро-38? Почему Соледад, мать, умерла именно в Буэнос-Айресе? Почему я не узнал в Аделе девушку с картины, хотя выискивал ее черты во всех окружающих женщинах?»

«…something wicked this way comes…» Адела слышит, как Карлос идет по лестничной площадке. Сама она, конечно, не может по шагам догадаться, какие вопросы задает себе Карлос, но ее пальцы знают об этом. Адела чувствует теперь не просто покалывание – боль, и так продолжается, пока шаги, такие решительные, даже угрожающие, вдруг не стихают.

Карлос застывает на месте, вспомнив фразу, уже приходившую ему на ум во время банкета. «Когда-нибудь ты поймешь, cazzo Карлитос, – раздается в ушах, словно Нестор Чаффино собственной персоной беседует с ним, – порой жизнь складывается так, что не стоит задавать вопросов, особенно если тебе в принципе и не хочется знать ответов».

«…Итак прощай, Эрнесто, вряд ли ты меня поймешь, – с легкостью выводят пальцы, утратив пророческое покалывание. Ручка порхает по бумаге без остановки, завершая вежливо-равнодушное письмо: – Поверь, я не сожалею о том, что нам пришлось пережить вместе, надеюсь, ты тоже. Желаю тебе всего хорошего».

Адела, готовая бросить все ради любви, никогда не узнает, что Карлос выкинул камею из окна на лестничной площадке, что зеленый камень канул в зарослях сада «Лас-Лилас», унося с собой ненужные ответы на опасные вопросы.

Камея и поныне там, поищите, если желаете удостовериться в правдивости этой истории…

Серафин Тоус мог наблюдать, как увозили тело Нестора, но не стал, тем более ему не пришло в голову посылать за цветами или любоваться солнечным отблеском на золотистом саване, подобно Эрнесто Тельди. Уважаемый магистрат предпочел заняться своим чемоданом. Серафин Тоус планировал уехать сегодня же. В гостях хорошо, но дома лучше, пора сменить обстановку; слишком много здесь случилось такого, о чем неловко вспоминать.

Кабальеро со всей тщательностью, как учила покойная жена, собирает вещи. Снимает брюки с вешалок, расправляет стрелки, чтобы не измялись в дороге, укладывает стопкой в чемодан – синие, серые, бежевые. Сворачивая последние, он замечает пятно от пролитого хереса. «Житейское дело, – думает Серафин, имея в виду не свой испуг при встрече с Нестором на террасе, а инцидент на кухне, – Конечно, это большое несчастье. Однако прямо кричать хочется: благослови, Господи, большие несчастья, когда они приносят пользу!»

Теперь очередь за рубашками. Серафин помещает их в специальные чехлы (еще одна идея покойной супруги) и аккуратно располагает в чемодане. «Вот так, хорошо, Нора одобрила бы. Несчастные случаи в быту, – рассуждает Серафин, получая удовольствие от темы, – трудно предвидеть, они происходят довольно часто. Чаще, чем можно предположить, существуют разные виды эксцессов: крупные, мелкие, досадные, забавные, даже нелепые. Кто, например, застрахован от удара электрическим током при пользовании тостером или от пожара, вспыхнувшего из-за пончиков, забытых на раскаленной сковородке? Никто, буквально никто!» Вопреки унылому выводу Серафин Тоус испытывает радость, он любуется безукоризненно упакованными рубашками. Счастливое чувство все нарастает, словно магистрату в процессе самодовольного созерцания удалось сделать великое открытие. И Серафин продолжает растекаться мыслью по древу. Инцидент, избавивший его навеки от противного повара, имеет совершенно особый аспект в отличие от прочих бытовых несчастных случаев. В характере происшествия, месте, обстоятельствах есть что-то непостижимо домашнее, согревающее душу, что-то очень материнское. Да-да, именно материнское.

Уважаемый магистрат не спеша пересчитывает носки – каждая из пяти пар сложена пополам и имеет маленькую метку – вышитое аккуратными стежками имя владельца: Серафин Тоус (бирюзовые нитки), Серафин Тоус (черные нитки), Серафин Тоус (ярко-красные нитки). Чрезвычайно практичное изобретение жены: носки не могут ни перепутаться, ни потеряться в гостиничных прачечных. «Нора, обладая многими добродетелями, в том числе прекрасно вела домашнее хозяйство», – с гордостью думает магистрат. Любое грязное пятно пасовало перед ее натиском, всякую работу по дому она выполняла с необыкновенным умением и проворностью. Для Серафина было праздником наблюдать, как жена ведет маленькие, в масштабах собственной квартиры, сражения оголтелого быта и выигрывает их, именно эти бескровные победы являлись решающим условием того, что супружеская жизнь Тоусов протекала идеально. При Норе все функционировало автоматически, все находилось на законном месте, на столе вовремя возникала вкусная еда – как с помощью скатерти-самобранки, поскольку никогда не ощущались неприятные кухонные запахи; Нора вообще обладала редкой способностью оставаться незаметной. «Зато теперь ежеминутно я замечаю, что тебя нет со мной, дорогая, – с грустью думает Серафии. – Мы гораздо сильнее чувствуем разлуку с теми, кто, не привлекая особого внимания, делал нашу жизнь счастливой, чем отсутствие некоторых наглых беспокойных типов, вроде болтливого повара».

Серафин Тоус направляется в ванную комнату, чтобы взять предметы личной гигиены. Он убирает в несессер безукоризненно чистую электробритву, тюбик зубной пасты, скатанный на конце, как это делала для него Нора, тут ему приходит в голову, что его проблемы решились легко, чисто, по-домашнему. «Настолько по-домашнему и одновременно практично, – думает Серафин, – будто в роли провидения выступила женщина, недаром я постоянно вспоминаю о Норе». Упаковав несессер, Серафин Тоус задается вопросом, обладают ли души, переселившиеся в мир иной, даром захлопывать земные морозильные камеры, и, ответив утвердительно, восклицает вслух: