Читать книгу "Месть князя - Юрий Маслиев"

Друзья вытаращили глаза, с трудом продираясь сквозь пьяный бред храмовцевской фени[28]. Переспрашивая по несколько раз, они все-таки выяснили все, что было нужно.

– Это же надо: амнезия! – сетовал Лопатин, когда они возвращались ночным поездом из Ярославля в Москву.

Сквозь раскрытое окно купе, в котором они ехали одни, мелькали огни полустанков, раздавались гудки паровозов, проносились клочья дыма.

– Природа амнезии еще до сих пор как следует не изучена. Толчком к развитию могут быть как травмы головы, ушибы мозга, так и сильные нервные потрясения. А у Михаила – и первое, и второе, и третье. Память может восстановиться и завтра, и сейчас, и никогда… И толчком к выздоровлению может послужить то же – и ушибы, и сильные нервные потрясения. Со времен Авиценны существовал такой метод – лечение подобного подобным. Но главное для больного – постараться поместить его в ситуацию, аналогичную той, во время которой произошел кризис!.. Сейчас важно как можно быстрее вытащить Муравьева из тюрьмы. Как говорится, промедление смерти подобно. Ведь безумие, потеря памяти – это та же смерть.

– Опростоволосился Михаил, – с сожалением протянул Угрюмов. – Ведь теперь он мыслит категориями уголовника – Храмовцев ему плотно запудрил мозги. Вообще-то, шлепнуть надо было гада. Зря ты его, Женька, пожалел… Хотя резону ему сдать Муравьева нет. В любом случае, ты его правильно предупредил: что бы ни случилось с Мишей – все равно отвечать будет он. А Храм знает: если что – из-под земли достанем.

– Так-то так… – задумчиво произнес Лопатин. – Хорошо, хоть при помощи Храма через местных урок узнали, что его отправили в Москву, в Старую Сретенку – пересыльную тюрьму, где формируются этапы… эх, Миша… это надо же так отшибить себе мозги, чтоб самому в пасть залезть!

– Да не Миша это сейчас, а уголовный пахан! – взорвался Угрюмов. – И мыслил он как уголовная шпана: отсидеть за мелкое преступление, покрыв им крупное. Старый бандитский прием. Да только ошибся – не учел политического положения. Думал до амнистии отсидеться в ярославской тюрьме. А стране нужны уголь, нефть, лес, валюта, металл, золото! Вот и подгребают сейчас всех под метлу и отправляют в лагеря на новостройки. Вон, смотри: по всей стране шмон идет! Сажают и правых и виноватых. Такие статьи лепят, что только ах! Меньше десятки не дают. Хорошо, что он попал под уголовную статью. Эти считаются наши, советские… – Он презрительно сплюнул в окно. – Они, по извращенной энкавэдистской логике, через труд перевоспитаются, и у них сформируется новое сознание в ходе борьбы за социализм. Бред… – Он задумался. – На деле – это помощники вертухаев, охраны – будут держать в страхе основную массу заключенных, на которых и зиждется производственный план. Волки и овцы, а вернее… рабочие лошадки с липовыми политическими статьями и со сроками, до конца которых ни один зэк с политической статьей не дотягивает. Четверть страны бесплатно, за зэковскую пайку создает фундамент социализма. Мрут как мухи… Не урки же в лагерях работать будут. Да, кроме всего прочего, они и не умеют. Зато вместо цепных собак у лагерного начальства – это пожалуйста. За лишнюю пайку, за мелкие поблажки, просто из звериного уголовного инстинкта повыделываться над слабыми – зубами рвать будут. И начальство на их стороне. Как же! Наследие тяжелого прошлого – не враги. Их перековать и нате вам – светлый образ советского передовика. «Путевка в жизнь»[29]да и только! А вот политические: соль земли, труженики – крестьяне, рабочие, интеллигенция – вот кто и строить, и лес валить, и уголек рубать, и золото мыть, и каналы рыть будет! Вот кого давить надо, выжимая последние силы. И уж тут внутренний помощник нужен среди зэков, чтобы и пикнуть не смогли. Помощник без стыда, без чести, без совести… Здесь-то урки тут как тут – к месту, свои, родные, советские. Их только перековать чуть-чуть… Да о чем говорить – во главе страны бывшие зэки стоят. Вот они и хозяйничают на свой, зэковский манер. Так что урки им – точно свои.

– Да это и без твоих лекций ясно. Вон, по Москве ночью воронки ездят – чистят квартал за кварталом. А эти идиоты – люди новой социалистической формации – сидят в клетушках и ждут своего часа, как стадо на скотобойне. Быдло, мразь! Туда им и дорога, пока не поймут, что они – люди, а люди так жить не должны. А если они не люди, а рабы, то нечего их и жалеть. Ты, мразь, с колен поднимись, тогда и воронки ездить перестанут. Действительно зэковский закон: умри ты сегодня, а я – завтра… Но наша задача сейчас не бедных уродов жалеть, а Михаила из Сретенки вытащить… Или хотя бы узнать: каким этапом и куда его послали. Я думаю, нужно идти – кланяться Фридману. Отвалить ему пару побрякушек из наших запасов. Пусть разобьется, но даст информацию. Пусть узнает, кого купить можно. Я уверен, что в любом обществе, даже в среде этих живодеров из НКВД, за деньги можно все.

Фридман, несмотря на хорошее для своих лет самочувствие, по-стариковски кряхтя, прикидываясь немощным, выглянул в глазок. За дверью стояли старые знакомые, которых он меньше всего в жизни хотел видеть и надеялся, что больше не увидит. Двоих мордоворотов, что отирались в его подъезде, охраняя покой Самуила Яковлевича, сейчас за шкирку, как нашкодивших котят, держал в одной руке страшный громила, который в прошлое посещение больше помалкивал, одним своим видом вызывая ужас и дикие спазмы внизу живота.

Старый проныра открыл дверь на ширину двух мощных дверных цепочек из стали, надежно противостоящих любому вторжению.

– Что вам еще нужно, граждане? – жалобно проскрипел он, со страхом вспоминая их прошлое посещение. – Я вам все рассказал.

Не говоря ни слова, верзила просунул ладонь в узкую дверную щель и без напряжения, рубящим ударом, с мясом, со щепой, с каким-то мгновенным треском выломал из дверей болты, на которых крепились предусмотрительно усиленные цепи.

Дверь распахнулась, и вошедший Лопатин презрительно швырнул двух бугаев, висевших у него на руке, на пол прихожей. Жалко скуля, они забились в дальний угол, с ужасом глядя на своего «конвоира». Позже Фридман, как ни старался, но так и не смог узнать у них: почему они, тертые калачи, так смертельно испугались этого, в общем-то, внешне добродушного человека.

– Самуил Яковлевич, – раздался мягкий, интеллигентный баритон Евгения, – мы к вам с просьбой, с нижайшей просьбой, – улыбнулся он.

– Однако вы ее несколько странно начали излагать, – ответил Фридман, перестав кряхтеть.

Понимая, что от них не отделаешься, он тут же указал рукой в кабинет:

– Прошу.

Запахнув на груди атласную, прошитую квадратами куртку, Фридман с барской вальяжностью, без тени страха (умел нервы держать в узде) сел, подтянув брюки, на старинный антикварный диван явно прошлого века. Указав друзьям на такие же кресла, он еще раз твердо произнес:

– Чем могу служить?