Читать книгу "Пятьдесят оттенков темноты - Барбара Вайн"

Джейми всю церемонию не произнес ни звука; притихшего и ошеломленного, его отвели к Хелен. Там он попал в руки официантов и горничных, которые утащили его на кухню, обвязали салфетками и накормили мороженым. Стол накрыли в столовой со стеклянными дверьми, выходившими на лужайку; в 1946 году меню было достаточно скромным, а столовое серебро Ричардсонов и цветы — ничтожество в роскошном одеянье[56]— отвлекали мысли и чувства от цыплят и дешевых мясных консервов «Спэм», слоеного пирога с кроликом и искусственных сливок. Стоял чудесный, жаркий день, один тех редких дней английского лета с ясной, солнечной погодой и небом, не затянутым дымкой. Чаттериссы каким-то образом, без посторонней помощи, умудрялись всю войну поддерживать порядок в саду. Хелен, производившая впечатление женщины, руки которой никогда не знали работы тяжелее вышивания или мытья фарфора, в период, когда не было известий об Эндрю, большую часть дня проводила в саду — как она сама признавалась, лучший способ хоть немного отвлечься. Даже не подозревая об этом, Хелен копировала цветочные бордюры с тех, что до войны видела во время поездки на оперный фестиваль в Глайндборне; она обошла соседские сады, собирая отростки и черенки, пока бордюры, которые во времена Ричардсонов состояли только из роз и кустиков лаванды, не превратились в разноцветные ленты, длинные и густые, заполненные алыми и кремовыми конусами астильбы, африканскими лилиями, васильками, мордовником, синим чертополохом, дымчато-голубой кошачьей мятой, серебристой полынью и цинерарией, а также кустарниковой полынью, которую называют «девичьей погибелью», и Alchemilla mollis, или «девичьим дыханием». Лужайки сбегали к неглубокому, заросшему лилиями водоему, который Хелен называла прудом, а Вера — в беседах со знакомыми — озером. Стоя у края воды с бокалом ненастоящего шампанского в руке и чувствуя сквозь тонкие туфельки (выкрашенные в фиолетовый цвет атласные туфельки матери, модные в двадцатые годы) твердые, как железо, похожие на мозоль остатки огромного пня, я спросила Эндрю, специально ли к свадьбе завезли лебедей. Птицы, не обращая внимания на любовавшихся ими людей, величественно плыли среди бронзовых, похожих на тарелки листьев лилий, под ивой, серебристые листья которой спускались к самой воде.

— Они прилетели вчера, — ответил Эндрю. — Мы так обрадовались. Лебедей в Уолбруксе не было с тех пор, как застрелили одну пару.

— Неужели кто-то стрелял в лебедей?

— Ты не знаешь этой истории?

— Я ничего не знаю — как всегда, — сказала я. — Не представляю, откуда всем остальным все известно. Только три года назад я узнала, что Вера спасла жизнь Иден под деревом, которое тут когда-то росло.

— Подумаешь. — Это был Фрэнсис. Никто так не умел ухмыляться. Они с Чедом стояли у меня за спиной.

— Тем не менее это правда, — сказала я.

— У нее всегда были инстинкты девочки-скаута.

— Расскажи мне о лебедях, — попросила я Эндрю.

— Тут жили мои прадедушка и прабабушка, то есть дедушка и бабушка матери, и у них был маленький сын. Его звали Фредерик, и будь он жив, теперь ему исполнилось бы семьдесят восемь. Они потеряли обоих детей, сначала трехлетнего сына, а потом и дочь, мать моей матери, когда ей не было и тридцати. На этом пруду гнездилась пара лебедей. За Фредериком присматривала няня, невежественная, глупая девушка — умственно отсталая, я так думаю. Она повела его к пруду, чтобы показать птенцов, и самец лебедя напал на мальчика и крыльями забил до смерти.

— Какой ужас! — вскрикнула я.

— Да. Няню уволили. Мой прадедушка взял ружье, пришел сюда и застрелил самца, самку и всех птенцов. Думаю, он был вне себя от потрясения и горя. А теперь, через семьдесят пять лет, лебеди вернулись.

— Думаешь, у них гнездо в камышах? — растягивая слова, поинтересовался Фрэнсис. — Наверное, нужно, чтобы одна из официанток — та, что уронила бутылку шерри, — привела сюда Джейми.

Все ошеломленно молчали.

— Вовсе не смешно, приятель, — наконец подал голос Чед.

— О вкусах не спорят, — ответил Фрэнсис. — Мне в голову пришла очень изящная мысль о сути развлечений. Так, например, я часто думал, что получал бы огромное удовольствие от гладиаторских боев. Мне бы хотелось уподобиться Домициану, который, как утверждает Уайльд, любовался кровавой резней на арене цирка сквозь прозрачный изумруд.

Эндрю промолчал, но его лицо было строгим и осуждающим. Чед рассмеялся. Он принялся рассказывать нам, как дедушка не разрешал его матери, в то время двадцатипятилетней женщине, иметь в доме экземпляр «Дориана Грея». А потом вдруг умолк и процитировал изменившимся голосом:

— Все голоса, даже самые мелодичные, когда-нибудь умолкают: как бы страстно и пылко ни твердил ты любимое имя, все равно пройдет время, и эхо его неизбежно затихнет вдали. — Казалось, он обращается к лебедям. — И слава Богу, — прибавил он.

Они с Фрэнсисом ушли — вероятно, дразнить кого-то другого.

— Мне кажется, это неудачная идея, — сказал Эндрю, — упоминать Оскара Уайльда в таком контексте и цитировать его в твоем присутствии.

Я была очарована его джентльменским, если не сказать рыцарским, поведением. Чувства переполняли меня, и я не стала говорить, что Чед цитировал Лендора, а не Уайльда.

— Очень необычная пара. Даже не верится, что Фрэнсис мой двоюродный брат.

— А в то, что я твоя двоюродная сестра? — спросила я, осмелев от поддельного шампанского.

— Тоже с трудом. То есть я не думаю о тебе как о сестре. А ты бы хотела?

— О нет.

Он с любопытством посмотрел на меня. По лужайке к нам шли Патриция, Эвелин и Джонатан Дарем.

— Фрэнсис учится в Кембридже, да?

— В Оксфорде, — ответила я.

— Должен признаться, я этому рад. В октябре я собираюсь в Кембридж. — Я не сказала ему, что я тоже. Зачем сообщать новость, которую ему будет интереснее узнать из другого источника? — Буду великовозрастным студентом, — сказал он и прервал разговор, чтобы познакомить меня с Джонатаном.

Теперь я задаю себе вопрос: что было бы, если бы Эндрю отложил рассказ о маленьком сыне Ричардсонов и лебедях до того, как к нам присоединится Джонатан, а последний вспомнил бы о своей сестре, убитой в том же возрасте? И упомяни он в своем рассказе Джефсона, увидела ли бы я связь между преступлениями за сорок лет до Дэниела Стюарта? Но история о лебедях уже прозвучала, а Джонатан ее не слышал, и уже приближалось время отъезда Иден и Тони в свадебное путешествие — в специально арендованный дом в Дербишире. Любопытно, почему представители аристократии или, по меньшей мере, богатые люди, начиная с королевской семьи, на время медового месяца арендуют у родственников сельские дома, тогда как остальные отправляются в места, гораздо более интересные, такие как Брайтон, Париж или Капри?

Мы вернулись в «Лорел Коттедж» — Вера, я и Джейми. С моей стороны это был чистый альтруизм, и я чрезвычайно гордилась собой. Мои родители уехали в Лондон. Хелен предложила мне остаться в Уолбруксе «вместе с остальной молодежью», и мне хотелось принять ее предложение, очень хотелось, и кроме того, не тактичнее было бы дать Вере возможность уединиться с Чедом — на этот вечер и, возможно, и на ночь?